Все упомянутые организации аттестовались в официальных документах как антисоветские и контрреволюционные, несмотря на то, что ставившиеся им в вину дела (подготовка террористов, покушений на советских руководителей, противодействие негативным явлениям общественной жизни и т. п.) остались только декларациями о намерениях, а некоторым из них в виду дефицита ресурсов не удалось распечатать и распространить ни одной листовки. Их контрреволюционную направленность, в оценке следствия, опровергал тот факт, что многие строили свою идентичность на параллелях с революционным движением XIX — начала ХХ вв. в России: подобно народникам, группа из сибирской Кулундинской средней школы собиралась идти в гущу масс для разъяснения своей позиции[143]; на опыт «Народной воли» опирался подпольный кружок из г. Сумы Полтавской области, так же, как, вероятно, на него ориентировалась «КОМИ»; группа учеников 114-й московской школы подражала анархистам и собиралась пропагандировать их идеи посредством своего журнала[144]. Не исключено, что какую-то часть дореволюционного опыта партии большевиков пыталась перенять оболонская организация, позиционировавшая себя как социал-демократическая. Революционное (а не контрреволюционное) самоопределение выявленных групп косвенно подтверждали и следователи, инкриминировавшие всем без исключений идейную связь с троцкизмом — понятием официальной риторики с самыми негативными смыслами, однако, удерживавшим в своем составе центральный семантический компонент революционного радикализма[145].
Тенденциозная репрезентация этих групп в официальных документах, обосновывавшая их последующее наказание, отражала устоявшуюся практику. Как выявили авторы фундаментального пионерского исследования, посвященного составу осужденных сталинской судебно-пенитенциарной системой, абсолютное большинство людей, обвиненных в контрреволюционных преступлениях, никогда не совершали враждебных действий против советской власти и оставались ей преданы, несмотря на то, что стали ее жертвами[146]. В оценке прецедентов, которые подводились под эту категорию преступлений, упор делался не на совершенные деяния, а на «опасность» личности, обусловленную ее принадлежностью к определенной группе[147]. Как считают сторонники одной из наиболее валидных объяснительных версий государственного террора, в основе последнего лежали профилактические зачистки социально чуждых и потенциально «опасных» элементов, не вписывавшихся в модель однородного общества строителей социализма. Технологически подобные операции облегчала, с одной стороны, каталогизация индивидов по степени их пригодности к реализации социалистического проекта (с помощью личных дел, паспортов, трудовых книжек и т. п. средств), с другой стороны, своего рода картография общественных сегментов по критерию их перспективного использования в том же проекте[148].
Категорическая нетерпимость контролирующих органов к политической самоорганизации детей и юношества была обусловлена тем, что эта возрастная когорта располагалась на нулевом меридиане карты социо-возрастных групп, которым предписывались ключевые функции в исполнении предначертаний власти. Если первое поколение комсомольцев, по словам американского историка М. Ноймана, помогло большевикам выиграть гражданскую войну на всех фронтах — военном, экономическом, культурном, то второе, воспитанное на мифологии революции, гражданской войны и жаждавшее активных действий, поддержало Сталина в преодолении стагнантного нэпа и осуществлении революции «сверху», а также в борьбе со старой партийной гвардией[149]. Однако, как пишет тот же автор, реставраторские и консервативные тенденции сталинской политики 1930-х гг. перемололи революционный элемент в комсомоле. От следующих поколений требовались уже только конформизм, дисциплина, обслуживание запросов режима по обеспечению политической социализации детей и подростков[150]. Используя определение М. Ноймана, можно утверждать, что рассмотренные случаи юношеской самоорганизации вобрали в себя «не перемолотые» революционные элементы молодежного социума, которые на данном этапе резко отвергались политическим руководством страны.
Сказанное позволяет увидеть общую подоплеку в формировании национально-этнической протестности и политического нонконформизма детей и юношества. Подобно тому, как первая аккумулировала несогласие с русско-центристским этатизмом, продвигавшимся на базе консервативной национал-большевистской доктрины[151], второй воплощал реакцию на угасание революционных импульсов в ходе сталинской «революции сверху». Отказ от идеи мировой революции, переключение революционной энергии трудового населения на замещающие объекты в рамках хозяйственной модернизации и сведение самого понятия революции к нескольким иконическим постерам и ходячим фабулам в медийном пространстве — вызывали неудовлетворенность в детской среде, даже если и не осознавались ею в полной мере[152]. А предложенная ей альтернатива революционного участия в виде маршевых прохождений по улицам с красными знаменами, пионерских сборов у костра, коммеморации павших героев, подражания образцовым персонажам детско-юношеской литературы — не сублимировала зарядов радикального действия, одолевавших многих подростков[153]. Это с наглядностью показывали стихи молодых поэтов, пронизанные духом революционной наступательности, распространенные среди юношества ожидания от грядущей войны революционных трансформаций в мире и страстное желание принять в них участие, а также массовые, хотя и безнадежные, попытки подростков достичь театра гражданской войны в Испании, воспринимавшейся как «римейк» борьбы «красных» и «белых» в России[154]. Революционная пассионарность, не находившая выхода в делах текущего времени, направлялась на политическую самоорганизацию. Но и здесь ее практическая отдача в лучшем случае состояла в гальванизации левых настроений в радиусе микроскопического социального действия (разброс листовок, рассказ анекдота или хлесткое высказывание о текущей политике и вождях).
145
Уханов А.Д. Мамычев А.Ю. Троцкизм как самостоятельное политико-правовое учение: проблемы понимания и интерпретации// https://lawbook.online/prava-pravovedenie-osnovyi/trotskizm-kak-samostoyatelnoe-politiko-62294.html.
146
Getty J.A., Rittersporn G.T., Zemskov V.N. Victims of the Soviet Penal System оn the Basis of Archival Evidence//Аmerican Historical Review,1993. October. P.1033.
147
Kareniauskaitë М. Thе Criminal Justice System in Soviet Russia and the USSR (1917–1953): Emergence, Development and Transfer to the Lithuanian SSR //Litthuanian Historical Studies, 2015. № 20. Р. 162.
148
Holquist P. State Violence as Technique: the Logic of Violence in Soviet Totalitarism//Landscaping the Human Garden. Ed. by A. Weiner. Stanford University Press, 2003.Р. 146–147, 153; Weiner A. Making Sense of Revolution. The Second World War and the Fate of the Bolshevik Revolution. Princeton University Press, 2002. Р. 28–30, 32; Ertz S. Making Sense of the Gulag: Analyzing and Interpreting the Function of the Stalinist Camp System. Stanford University. Persa Working Paper. 2008, no 50. March. Р. 31–32.
149
Neumann M.”Youth, It’s Your Turn!”: Generations and the Fate of the Russian Revolution (1917–1932)//Journal of Social History. 2012. № 2. Р. 282, 294
151
Бранденбергер Д.Л. Национал-большевизм. Сталинская массовая культура и формирование русского национального самосознания (1931–1956). Спб., 2009. С. 58–59.
152
Kirschenbaum L.A. Small Comrades. Revolutionizing Childhood in Soviet Russia, 1917–1932. Routledge, New York, 2001. Р. 117–118,125; Oushakine S. Translating Communism for Children: Fables and Posters of the Revolution //Вoundary. 2016. Аugust. Р.203.
153
Литовская М. А. Воюющие дети в русской литературе первой половины ХХ в.//Homo militaris. Литература войны и о войне. История, мифология, поэтика. Калуга, 2010; Литовская М. А. Аркадий Гайдар (1904–1941) //Детские чтения. 2012. № 2. С. 93–99; Kucherenko О. Ор. cit. P. 70–77.
154
Сухих И.Н. От стиха до пули// Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне. /Сост. М.А. Бенина, Е.П. Семенова. Спб., 2005. С. 18, 28–29,44; Шарова М. Контуры грядущей войны в советской литературе 1930-х годов. // «Бумажные» войны: военная фантастика 1871–1941. Антология/Сост. М. Фоменко. Б.м. 2015// https://www.litmir.me/br/?b=548373&p=1; Волкова И.В. Пиренейский конфликт 1936–1939 годов и формирование советского поколения войны//Новейшая история России. 2020.№ 1. С. 186–187.