«Так и наша борьба, — говорит старик Антонио мне и себе. — Сила рождается в горах, но пока она не спустится вниз ее не видно». И, отвечая на мой вопрос, считает ли он, что пришло уже время начинать, добавляет: «Наступило время, чтобы цвет реки изменился…». Старик Антонио замолкает и встает, опираясь на мое плечо. Возвращаемся медленно. Он говорит мне: «Вы — ручьи, мы — река… теперь вам пора спускаться…». Наступает тишина; в укрытие мы возвращаемся уже в сумерках. Вскоре приходит Антонио-сын с актом договора, гласящим примерно следующее:
Мужчины, женщины и дети собрались в школе общины, чтобы посмотреть в свое сердце и увидеть пришло ли время начинать войну за свободу. И разделились все на 3 группы, то есть на группы мужчин, женщин и детей, чтобы обсудить это. И потом мы опять собрались в школе, и большинство думает, что война должна начаться, потому что Мексику продают иностранцам, и кругом много голода, но неправда что мы уже не мексиканцы. К этому согласию пришли 12 мужчин, 23 женщины и 8 детей, потому что правильны их мысли и подписали его те, кто умеет, и кто не умеет — тот отпечатал свой палец».
Наутро, когда я покинул это селение, старика Антонио не было; еще раньше он ушел к реке.
В следующий раз я встретил старика Антонио два месяца назад. Когда он увидел меня, он ничего не сказал. Я присел возле него и начал ковыряться в кукурузных початках. Через какое-то время он сказал мне: «Выросла река». «Да», — ответил я. Я объяснил Антонио-сыну вопрос с консультацией и передал ему документы с нашими требованиями и ответом правительства. Мы поговорили о том, как он выбрался из Окосинго, и опять рано утром я отправился назад. За одним из поворотов старой дороги меня ждал старик Антонио. Я остановился и снял рюкзак, чтобы угостить его табаком. «Сейчас — нет», сказал он мне, отказываясь от протянутого мной мешочка. Он отделяет меня от колонны и уводит к подножию сейбы. «Ты помнишь, что я говорил тебе о горных ручьях и реке?», — спросил он. «Да», — ответил я таким же шепотом, как и он. «Я не все тебе сказал», — добавляет он, глядя на пальцы своих босых ног. Я молчу. «Ручьи…», — он начинает говорить, но останавливается из-за приступа кашля, который овладевает им, потом немного восстанавливает дыхание и пытается продолжить: «Ручьи… когда спускаются…», — новая волна кашля заставляет меня позвать санитара из колонны, но он отказывается от помощи товарища с красным крестом на плече; санитар смотрит на меня и я жестом прошу его удалиться. Старик Антонио ждет когда вдалеке исчезнет рюкзак с лекарствами, и в полумраке продолжает: «Ручьи… когда спускаются… уже не могут вернуться… разве что под землю». Он коротко обнимает меня и быстро уходит. Я остаюсь, глядя, как удаляется его тень, разжигаю трубку и надеваю рюкзак. Уже сидя на лошади, я вспоминаю эту сцену. Не знаю почему, было очень темно, но старик Антонио… мне показалось, что он плакал…
Только что мне пришло письмо от Антонио-сына с резолюцией деревенской общины в ответ на правительственные предложения. Антонио-сын пишет, что старику Антонио неожиданно стало плохо и этой ночью умер. Он не захотел, чтобы мне об этом сообщали. Антонио-сын пишет, что когда его пытались убедить, чтобы со мной связались, старик Антонио сказал только: «Нет, я ему уже сказал все, что должен был сказать… Теперь оставьте его, сейчас у него много работы…».
Когда я закончил сказку, шестилетняя Тоньита с источенными кариесом зубками, торжественно сообщила мне, что любит меня, но больше не будет со мной целоваться, потому что «очень колется». Роландо говорит, что когда ее ведут к доктору, она всегда спрашивает, будет ли там Суп. И если ей отвечают, что будет, она отказывается идти в наш лазарет. «Потому что Суп хочет только целоваться и очень колется» — заявляет по эту сторону окружения неумолимая шестилетняя логика по имени Тоньита с источенными кариесом зубками.
Природа делает первые намеки на приближение дождей. Какое облегчение! Мы уже думали, чтобы получить воду, придется ждать машин для разгона демонстраций.
Ана Мария говорит, что дождь — от туч, которые дерутся высоко в горах. Они поступают так, чтобы люди не были свидетелями этой брани. Свой бой тучи начинают на вершинах тем, что мы называем громом и молниями. Вооруженные неисчислимым могуществом, тучи дерутся за право умереть в дожде, чтобы напоить землю. Так и мы, без лица, как тучи, как они, безымянные, безо всякого расчета для себя… как и они, мы боремся за право стать семенем в земле…