Был Геннадий невысок для прыгуна — всего 176 см и легок — 67 кг. У нас его прозвали кузнечиком, так легко отскакивал он от дорожки. У Геннадия была очень тонкая голень, как у хорошего спринтера, и, глядя на его прыжки, становилось страшно, казалось, его ноги не выдержат этих страшных нагрузок, которые возникают в тройном прыжке. Бессонову было уже 27 лет, когда он попал на свою первую Олимпиаду. Видимо, повлияло отсутствие опыта крупных соревнований — выступил он неудачно. Но надо отдать должное моему товарищу, не обладая выдающимися физическими данными, он поражал нас своим трудолюбием и целеустремленностью. Ведь у нас в стране, где всегда было много сильных прыгунов, стать олимпийцем ох как непросто!
В 1973 году я тренировался примерно так же, как и в 1969-м,— по апробированной модели послеолимпийского сезона. Кстати, именно тогда и возникла у меня мысль снова начать сезон в качестве «перворазрядника». Помню даже, что на первую тренировку я пришел в костюме, на лацкане которого был привинчен значок I спортивного разряда, что послужило поводом для шуток моих товарищей. Но шутки шутками, а с помощью этой игры мне постепенно удалось войти в хорошую форму и выиграть несколько серьезных соревнований. В частности, на международных соревнованиях динамовских команд, так называемой «Динамиаде», и на Универсиаде в Софии мне удались 17-метровые прыжки.
В конце сезона в Сухуми проводились традиционные соревнования на приз Санеева. Они впервые были включены в календарь через год после мексиканской победы — 17 октября 1969 года. Состязания эти собирают только мастеров тройного прыжка всех возрастов. В 1973 году на этот старт приехал сильный польский прыгун Михал Иоахимовский, которого участники, зрители и судьи сразу начали называть просто Мишей. По правде говоря, сам я не собирался участвовать в состязаниях, хотя в прошлые годы и выступал на них: мне пока принадлежит и рекорд этих состязаний — 17,34. Но, узнав, что в Сухуми приехал гость из-за рубежа, решил составить ему компанию. Дуэль была нелегкой: мы оба прыгнули за 17 м и порадовали зрителей зрелищем красивой борьбы. Поскольку по положению этих соревнований я выступал в них вне конкурса, первый приз — огромный мандариновый венок — был вручен Иоахимовскому. Такого приза он никогда не видел и был от него в восторге. Расстались мы с ним друзьями, что, впрочем, не помешало Мише на следующий год зимой победить меня на зимнем чемпионате Европы.
Именно Иоахимовского, да, пожалуй, еще Карола Корбу, я и считал своими основными соперниками на предстоящем в 1974 году летнем чемпионате Европы в Риме. Я очень тщательно готовился к этим соревнованиям, был в хорошей форме и подумывал об установлении нового мирового рекорда. Была еще одна, личная, причина, по которой мне хотелось выступить как можно лучше. Вместе с группой туристов в Вечный город приехала моя жена Татьяна. Она ждала ребенка, но все-таки решилась на поездку. Не мог же я огорчить ее неудачным выступлением!
Накануне внимательно ознакомился с сектором, на котором уже проводились прыжки в длину, и не без тайного удовлетворения отметил, что там все время дует легкий, в пределах нормы (не более 2 м/сек) ветер. Условия были самыми благоприятными, и, казалось, все способствовало установлению мирового рекорда.
Можете представить себе мое разочарование, когда в день соревнований организаторы решили, что мы будем прыгать прямо в противоположную сторону (ямы были расположены по обе стороны дорожки для разбега). Попутный ветер превратился во встречный! Как ни старался, но дальше чем на 17,23 прыгнуть не смог. В этих условиях установлению рекорда могло бы помочь напряженное соперничество, но состязания сложились так, что никто не смог оказать мне конкуренции, хотя среди участников были и Корбу, и Иоахимовский, и Дремель. Даже занявший второе место на чемпионате Карол Корбу проиграл мне больше полуметра! Так мне и не удалось подарить Татьяне вместе с золотой медалью мировой рекорд.
Мысль о рекорде не оставляла меня и в следующем, 1975 году. Реальны ли были эти мечты? Думаю, что да. Достаточно сказать, что к осени 1975 года в моем активе было более пятидесяти прыжков за 17 м. Причем мне удавалось показывать результаты, близкие к рекорду, даже в условиях, которые не очень-то способствовали установлению мирового достижения: на гаревой и резинобитумной дорожке, в условиях холодной, иногда дождливой погоды, при встречном ветре, при пустых трибунах и без сильных соперников. И все-таки рекорд ускользал от меня. Я был близок к нему на VI Спартакиаде народов СССР, которая проводилась в Москве в 1975 году. В одном из прыжков приземлился на отметке 17,33. Если бы в тот день в Лужниках сложилась атмосфера соперничества, борьбы, то рекорд наверняка не устоял бы. Но... в тот год наши ребята тоже не смогли составить мне конкуренции. На Спартакиаде вторым призером стал рижанин Николай Синичкин, но ведь он проиграл мне целых 65 см.
Я часто думал тогда: «Вот если бы удалось в сильной компании еще раз выступить в Мехико в отличном тартановом и таком счастливом для меня секторе, да еще в присутствии темпераментных мексиканских болельщиков. Там можно было бы попробовать прыгнуть за семнадцать с половиной метров». Но мечты мои оставались лишь мечтами. Правда, в 1975 году мировой рекорд все же был побит почти на полметра, и именно в Мехико. Но сделать это было суждено не мне...
О Жоао Карлосе де Оливейре как о возможном сопернике на Играх в Монреале я впервые услышал в октябре 1975 года из сообщений спортивной прессы: «В Мехико на Панамериканских играх бразильский спортсмен Карлос Оливейра установил новый мировой рекорд в тройном прыжке — 17,89, улучшив на 45 см достижение советского прыгуна Виктора Санеева. Второе место занял американец Том Хайнс — 17,20... »
Сознаюсь, поначалу я не поверил в истинность этого сообщения. И вовсе не потому, что прыжок бразильца оказался таким далеким, — я уже говорил, что представлял себе в высокогорье прыжки к 18 м. И не потому, что Оливейра побил именно мой рекорд, — все рекорды не вечны. Дело в том, что в мае того же, 1975 года в газетах промелькнуло сообщение о том, что Том Хайнс в Сан-Хосе (Пуэрто-Рико) тоже побил мой рекорд, показав те же самые 17,89. А потом оказалось, что на самом деле Хайнс прыгнул только на 16,89, да и то с попутным ветром 3 м/сек.
Но прошло несколько дней, и в газете появились подробности соревнований. Рекорд Оливейры оказался настоящим! Естественно, что я попытался узнать как можно больше о своем будущем сопернике, с которым, как показало будущее, мне пришлось соперничать даже не на одной, а на двух олимпиадах.
Жоао Карлос де Оливейра родился 28 мая 1954 года в глухом провинциальном городке Пиндамоньянгаба штата Сан-Паулу. Нынешнего рекордсмена мира, между прочим, почти совершенно случайно открыл его земляк — тренер Жозе Роберто ди Васконселос, сам тогда еще учившийся на факультете физвоспитания. Усмотрев в юноше задатки незаурядного атлета, Васконселос показал его своему преподавателю на факультете Освальдо Гонзалвишу. Работавший раньше долгое время в качестве практического тренера в клубе «Флуминенсе» Освальдо Гонзалвиш серьезно занялся с парнем, и вскоре они пришли к совместному решению: Жоао должен специализироваться в тройном прыжке. Затем, оказавшись на военной службе, Жоао Карлос попал в руки к квалифицированному тренеру, да к тому же еще, по его словам, прекрасному человеку, Педро Энрике Камарго ди Толедо, с которым они и работали вместе последнее время. Учитель и ученик были преисполнены оптимизма, по крайней мере на ближайшее будущее. «Сейчас Жоао будет тренироваться ежедневно,— говорил тренер Педро ди Толедо — ведь совсем не за горами Олимпиада-76 в Канаде, на которой мы рассчитываем добыть для Бразилии третью золотую медаль за выступление в тройном прыжке» (первые две были получены Адемаром Феррейрой да Силва в 1952 и 1956 годах). Не менее оптимистичен был и сам Жоао: «Я еще молод и потому очень надеюсь и хочу в Монреале несколько улучшить результат моего мирового рекорда».