А в секторе спокойно и уверенно господствует Санеев: 16,86; 16,94; 17,05; 17,10.
Оливейра невозмутимо записывает все его попытки и лишь однажды отрывается, чтобы показать тренеру, как далеки у Санеева «скачок» и «шаг». И даже 17,10 Санеева не изменяют выражения его лица — спокойного, серьезного, оценивающего. Парадный вид его светло-серого пиджака и белого свитера не вяжется с расклешенными джинсами. Коротко подстриженные волосы на изящной голове, широченные плечи, блестящий лак черного лица. Не такой уж высокий Карлос Оливейра — всего 186 см. К нему часто подходят с блокнотами, программками, и всем (всем!) Оливейра раздает автографы и каждому (каждому!) в ответ на «спасибо» говорит «спасибо». Глядишь на него и думаешь: за партой сидит ученик Оливейра, прилежно записывающий за учителем, что задано на завтра. Только это видимость, на самом деле всем остальным надо ломать голову, как прибавить только 1 см к тому, чего достиг Оливейра,— 17,89.
Рядом с ним его тренер Педро Толедо: черная бородка, пронзительные, все понимающие глаза, в руках несмолкающая кинокамера. Только и успевает менять катушки. Толедо словно выполняет приказ: «Пленок не жалеть». А позже он скажет: «У нас говорят, что мне повезло с Оливейрой, и не больше». А в моей памяти мелькают кадры кинохроники: Оливейра в родном Сан-Пауло! Запруженные народом улицы, эскорт мотоциклистов, в открытой машине с поднятыми руками Карлос Оливейра и Педро Толедо.
На трибунах «Олимпиахалле» еще 28 бразильцев, которые уехали от изнурительного лета в Дортмунд, чтобы готовиться к Монреалю. Среди них Нельсон Пруденсио. Он готовится к третьей олимпиаде — на двух у него «серебро» и «бронза».
Соревнования закончились... Победил Санеев. Нас знакомят с Оливейрой и Толедо. С ходу спрашиваем Оливейру: «Понравились ли прыжки Санеева?» «Да, — отвечает Оливейра, — только разбегаюсь я быстрее. А надо еще лучше... Вот когда пробегу 100 м за 10,2, смогу считать себя быстрым. На кинограммах Санеев другой — такой мощный и прыжки высоченные. Еще я не знаю, как помогать руками отталкиванию, а Санеев знает. Санеев — прима! Я многому хочу у него учиться. И я люблю его, как старшего брата».
— А разве младший брат не хочет победить старшего? — смеемся мы. Жоао Карлос хохочет. Вот здесь наконец проглядывает настоящий Оливейра, которому надоело представляться примерным учеником. Он долго не может успокоиться и все повторяет: «Младший... старший брат».
А пока разговор, полный взаимных поклонов и приветствий, петляет. Часто задаем вопросы Оливейре, но так же часто на них успевает ответить Педро Толедо. Наконец настает время главного вопроса: «Сколько надо прыгать в Монреале, чтобы победить?» Еще раньше я процитировал Санеева в нашем журнале: «Достаточно 17,50, и я готов к борьбе». Оливейра после рекордного прыжка сказал, что улучшит этот рекорд в Монреале, рассчитывая на олимпийское золото.
В разговор вступает Педро Толедо: «В Монреале 17 м одолеют два бразильца, два русских, два американца, один африканец и еще один европеец. Всего восемь!» В разговор вступил я: «За 17 метров прыгнут только пятеро. Если их будет восемь, то Педро Толедо получит от меня восемь бутылок шампанского. Если я окажусь прав, в 1977 году Оливейра приедет в Москву на Мемориал братьев Знаменских».
Мы согласны, — пожимают мне руку Толедо и Оливейра. Идем дальше: «Где сильнее Оливейра — в длине или в тройном?»
— Больше люблю тройной, задумчиво сказал Оливейра. — Три года назад, когда осваивал тройной, болела спина, но все равно не бросил. И тренер не дал этого сделать — половина из семнадцати восьмидесяти девяти принадлежит Педро Толедо. И уточняет: — Даже больше — восемь сорок пять. И я бы хотел так прыгнуть в длину. Но в Монреале буду выступать только в тройном...
— Сила Оливейры, — это уже Толедо, — возрастает пропорционально числу зрителей. В Рио-де-Жанейро было десять тысяч и в итоге — шестнадцать семьдесят четыре и восемь двадцать. В Мехико сорок тысяч и... семнадцать восемьдесят девять. В Монреале будет 100 тысяч и...
Здесь начинается долгий перевод с португальского на немецкий, с немецкого на сербохорватский и лишь затем на русский, чтобы услышать непереводимое выражение, оставленное нам Джеком Лондоном, вмещающее в себя и волю, и концентрацию, и «багровую ярость». Получается что-то близкое нашему «разбудить в себе зверя». Вот что-то похожее вселяется в Оливейру, когда уйма народу и Карлос хочет победить на виду у всех, так объясняет его тренер. И лишь раза три за весь вечер удается вставить словечко Оливейре.
В конце ужина Педро Толедо нам преподнес сюрприз. Нашелся проектор, и вот на гостиничной стене к планке несется Оливейра. Как бы мимоходом проскочив «скачок» и «шаг», Карлос вытягивается в струнку в «прыжке». Вот он на коленях, целует землю, потом завороженно смотрит на табло, выталкивающее из себя по одной цифре 17,89. Прокручиваем еще раз, два, три, пять, десять этот прыжок туда и обратно... Теперь отвечать нам: «Как вам нравятся прыжки Оливейры?»
На кинограммах трудно различить прыжки на шестнадцать и семнадцать метров. Но импонируют разбег и прыжок Оливейры, составляющие единое целое. А это и есть современное понимание техники тройного прыжка... Раскладка шесть двадцать плюс пять двадцать плюс шесть сорок девять могла бы быть и иной... Разбег у Оливейры, без сомнения, создает впечатление, что планка магнитом притягивает Карлоса, а отталкивания добавляют прыжку скорость...
Уже полночь... Прощаемся.
Осталось впечатление, что у Оливейры пока нет авторитетов, а у Толедо есть только 17,89 как пример для подражания. И еще. Пока все у Оливейры идет вверх и вверх. Что же, знакомство состоялось. Остается дожить до Олимпиады, ничего не растерять. А там будут три попытки. А затем еще три попытки в финале...»
Ситуация, которая складывалась в олимпийском году, во многом напоминала год Мюнхенских игр. Так же как и четыре года назад, я ходил в экс-рекордсменах. Но если тогда, в семьдесят первом, кубинец Педро Перес Дуэньяс превысил мой рекорд только на сантиметр, то сейчас я «отставал» от мирового рекорда Ж. Оливейры почти на полметра! В Мехико я выступал с Колей Дудкиным и Сашей Золотаревым, в Мюнхене — с Мишей Барибаном и Геннадием Бессоновым, а в Монреале у меня был новый напарник — чемпион страны Валентин Шевченко. Так же как и в 1972 году, мне не удалось довести до конца свое выступление на первенстве страны в Киеве. После первого же прыжка в квалификационном соревновании заболела стопа, и я решил не рисковать. Не могу сказать, что это улучшило мое настроение, но в глубине души утешал себя тем, что если подобные неурядицы не помешали мне победить в Мюнхене, то почему бы не выиграть при такой ситуации и в Монреале...
Кого я считал основными соперниками? Европейские прыгуны в олимпийском сезоне не блистали, хотя некоторые и имели результаты за 17 м. С большинством из них — с поляками М. Иоахимовским и Е. Бискупским, спортсменом из ФРГ В. Колмзее, румыном Корбу и чехословаком И. Вычихло — я встречался. Откровенно говоря, после довольно легкой победы на чемпионате Европы 1974 года в Риме я не ожидал от них неожиданностей. Меня больше беспокоили результаты американских спортсменов. Трое накануне Игр прыгнули за 17 м. Я знал, что эти результаты показаны при попутном ветре, но в то же время прекрасно представлял себе силу негритянских атлетов. Большинство из них не в ладах с техникой (правда, этот недостаток они постепенно исправляют, прыгая с каждым годом все грамотнее), но в одиночных попытках каждый из них способен на высокий результат. А кто может сказать заранее, где преподнесут они свой сюрприз!
Главным соперником считал бразильца Жоао Оливейра. Меня не сбивали с толку ни разговоры о его травме, ни слухи о том, что он вообще не будет выступать на Олимпиаде. Ни на секунду не допускал я расслабляющей мысли об отсутствии грозного соперника. Не висел надо мной дамоклов меч мирового рекорда Жоао — 17,89. Я не думал, что такой результат можно показать на Олимпиаде в Монреале, и готовился к напряженной борьбе на уровне 17,40-17,60.