Чего я только не делал, чтобы избавиться от травм в олимпийском году! Если описать это подробно, то получится медицинская энциклопедия. И народные средства, и все процедуры современной медицины испробовал я в эти несколько месяцев. Применял все новейшие средства. И рентгенотерапию, и даже лазерный луч! На первых порах помогало, но потом боль возвращалась. Все же к лету 1980 года снова, в который уже раз, я сумел войти в строй.
Основным отборочным стартом для участия в олимпиаде были соревнования памяти братьев Знаменских. Причем нам было объявлено, что два победителя состязаний сразу входят в олимпийскую команду, а третий участник будет определен на заседании тренерского совета. Положение мое было довольно сложным. Занятый лечением, я, конечно, не имел хорошей базы, фундамента двигательных качеств. Того, что я наработал за зиму и осень, не могло хватить надолго. Но я не думал о будущем, знал, что выступаю в последний раз.
Казалось бы, при подготовке к этим соревнованиям я учел все мелочи. Просчитал все варианты, призвав на помощь весь свой опыт. И все-таки не смог избежать ошибок. Правду говорят: не ошибается лишь тот, кто бездействует! Уже перед «квалификацией» я был чрезмерно возбужден. И на этот раз возбуждение вместо помощи сыграло со мной дурную шутку. Во-первых, я зачем-то прыгнул на 16,76, хотя мог выполнить норматив и со значительно меньшей затратой сил. Но, видимо, мне хотелось и самому убедиться и убедить других, что я в полном порядке. Возбуждение не проходило ни вечером, ни ночью. Зная, что перед стартом необходимо хорошо выспаться, я впервые в жизни прибегнул к снотворному. Это была вторая моя ошибка. После двух таблеток я спал как убитый, но после этого еще целый день бродил как сонная муха. А ведь вечером нужно было выступать в отборочных соревнованиях.
Так и не смог полностью проснуться, чувствовал себя непривычно. И хотя вроде все делал неплохо, но теперь этого было мало. Как ни старался, остался только четвертым. И теперь моя олимпийская судьба зависела от решения тренерского совета сборной команды СССР.
Накануне заседания у меня был большой разговор с Витольдом Анатольевичем Креером; поздним вечером мы гуляли возле гостиницы «Спорт», где жила команда. Он убеждал, что мне не нужно претендовать на участие в Олимпиаде, говорил, что следует уйти в ореоле трехкратного олимпийского чемпиона, что я вряд ли готов к борьбе на уровне 17,50 — 17,60, которая, по его прогнозам, ожидалась на Олимпиаде. Советовал самому отказаться от участия в Играх. Я и сейчас не знаю, говорил ли Креер так, потому что был убежден, что мне не нужно выступать, или просто хотел в таком доверительном разговоре уяснить для себя: готов ли я действительно сражаться до последнего? Мы так и не пришли к соглашению.
На следующий день я узнал, что тренерский совет доверил мне право выступить на Московской олимпиаде вместо Александра Бескровного, который был на Мемориале Знаменских третьим. Двое первых — Яак Уудмяэ и Евгений Аникин, как и было обусловлено, завоевали это право сразу, как победители Мемориала. Интересно, что они показали и одинаковый результат — 17,07. Решение включить меня в команду было признаком высочайшего доверия. И мог ли я не оправдать его? Это было авансом, который я был обязан «отработать» так, чтобы не стыдно было после состязаний посмотреть в глаза товарищам, тренерам. Словом, этим решением я был поставлен в условия, при которых просто не имел права выступить неудачно.
Итак, все треволнения остались позади. Я — член олимпийской команды, и все внимание заняла подготовка к Играм. На несколько дней я уехал в Сухуми, чтобы отдохнуть, а потом приехал в Подольск на последний краткосрочный сбор перед Олимпиадой.
Положение мое было очень сложным. С одной стороны, нужно тренироваться так, чтобы повысить спортивную форму, а это возможно только с помощью острых средств, а с другой — нужно было беречь ногу. И психологически мне было трудно в это время: надо и экономить нервную энергию, и не показать соперникам, что ты травмирован. Наверное, правильнее всего было бы в это время тренироваться отдельно, в одиночестве, чтобы случайный азарт (а его трудно избежать в совместных тренировках) не привел к новой травме. И все-таки я не уберегся. На одной из прыжковых тренировок не выдержал и завелся в соревновании с Женей Аникиным. С шести беговых шагов, а читатель, наверное, помнит, что это мой излюбленный тест, прыгнул на 16,20 и... травмировал колено. До сих пор не могу простить себе этой оплошности. Как же я, старый, битый волк, не понял, что нужно беречь себя для последнего боя.
Но отступать было поздно, да к тому же я уже так привык выступать в состязаниях, когда болят ноги, что чуть больше боль, чуть меньше — роли не играло. Я помнил только о том, что в последних трех попытках (в том, что попаду в финал, не сомневался, даже такой мысли не допускал) буду прыгать вразнос, не думая о последствиях.
Именно для того, чтобы поддержать в себе такой настрой и такой азарт, я решил раньше времени, так же как и в Монреале, переехать в Олимпийскую деревню. Мое чутье, мои внутренние ощущения, которым я безраздельно доверяю в дни подготовки к олимпийским стартам, подсказали мне: пора окунуться в обстановку деревни с ее шумом, многолюдьем, азартом. Беречь нервную энергию на будущее мне было не к чему.
Сказал Крееру о своем желании. Он отговаривал меня. Его можно понять. Тренеру, конечно же, хотелось иметь всех нас перед глазами в эти самые ответственные дни. Но поскольку прыгать все-таки нужно было мне, то и решать этот вопрос я должен был сам. Так я оказался в Олимпийской деревне раньше других прыгунов: приехал вместе со спринтерами, которые по традиции открывают олимпийские забеги. В комнате поселился с молодыми (впрочем, для меня теперь в команде все были молодыми) Николаем Сидоровым и десятиборцем Сергеем Желановым. С нами приехал и прыгун в высоту Саша Григорьев. Но что-то у него не клеилось на последних тренировках, он нервничал и уехал обратно в Подольск. Остались мы втроем.
Тренировок практически уже не было. Я старался приходить на стадион попозже, когда поменьше народу. А Креер (приехавший в деревню незадолго до открытия Игр), конечно, дежурил на стадионе с утра до вечера, наблюдал за соперниками, стремясь определить соотношение сил. С Оливейры он глаз не спускал.
Что ж, бразилец и в самом деле был хорош. На этот раз он не собирался прыгать в длину. Только тройной, и только выиграть — это я прочел в глазах соперника. И по тому, что сразу после моего появления Жоао ушел со стадиона, я понял, что он готов к борьбе на золото. Его тренер Толедо остался и просмотрел всю мою тренировку. Пришлось мне сделать несколько хороших прыжков, хотя я и не собирался поначалу этого делать. Но тут я просто должен был внушить тренеру конкурента, что я здоров.
Оставалось еще одно, последнее, испытание. В день открытия Игр я должен был внести олимпийский факел на стадион и там передать его другому олимпийскому чемпиону баскетболисту Сергею Белову. Тот, кто не участвовал в этой церемонии, не может представить себе, сколько сил и душевного волнения она требует от человека. Даже участие в репетиции — это огромное напряжение. Это высокая честь, но и высокая ответственность. Я помню каждый свой шаг и каждое биение сердца... Само сознание, что ты бежишь со священным огнем перед сотней тысяч зрителей, перед лучшими спортсменами мира, что в эти минуты за тобой наблюдают миллиарды любителей спорта на всех континентах, создает никогда не испытанное и не передаваемое словами чувство значительности того события, в котором ты принимаешь самое непосредственное участие.