— Нет, папочка. Это выйдет ровно столько порций мороженого, сколько я съела бы одна за целый месяц. И столько же раз покаталась бы на карусели. Я всё это тоже подсчитала.
Отец усмехнулся:
— Ну что ж, это неплохо, что ты и летом занимаешься математикой…
Но Гуля перебила его:
— Не смейся, папочка, я даю тебе слово, что больше ни одной копейки не попрошу у тебя за целый месяц. Но ты понимаешь — я скоро уезжаю и долго не увижу своих ребят!
Владимир Данилович вынул из бокового кармана пиджака бумажник и отсчитал пятьдесят рублей, а потом ещё двадцать.
— Хватит! — прошептала Гуля. — И на мороженое и на карусель в Аркадии хватит.
— И даже на трамвай, — сказал отец. — Можешь звать всю компанию.
Не помня себя от радости, Гуля помчалась приглашать ребят. Она бегала из дома в дом. Кого застала во дворе, кого — на соседней улице, кого — у моря, за остальными разослала гонцов. И всем наказала строго-настрого: сбор в семь часов вечера. В Аркадии. Не опаздывать.
Вечером, ещё задолго до семи часов, за круглыми столиками приморского парка торжественно расселись Гуля и её гости. Они тихо и неторопливо, стараясь продлить удовольствие, работали ложечками, осторожно дотрагиваясь до холодных сладких шариков в запотевших стеклянных вазочках.
Парусиновые тенты над столиками вздувались от морского ветра, как паруса, обвевая разгорячённые лица ребят прохладой.
Больше всех радовалась в этот вечер Гуля. За её столиком было особенно шумно и весело. А когда все уселись на деревянных коней и в расписные сани и карусель двинулась под хриплые, дребезжащие звуки органчика, Гуля почувствовала себя на вершине счастья.
Отец стоял возле карусели, и каждый раз, когда дочка горделиво проплывала мимо него на белом коне, он махал ей рукой, а Гуля улыбалась ему благодарно и ласково.
Через месяц, помогая отцу укладывать вещи в чемодан, Гуля спросила:
— Папа, а у тебя довольно денег на дорогу? Ведь ты столько потратил на меня и на моих ребят!
Отец вздохнул:
— Да, да, придётся мне, видно, пешком в Москву идти.
А потом похлопал её по плечу и добавил:
— Ничего, дочка, денег у меня хватит. Ведь ты целый месяц прожила без мороженого — сдержала своё слово. Признаться, я не раз хотел тебе предложить полакомиться, да только…
— Понимаю, — прервала его Гуля. — Воспитывал меня.
— Нет, по-моему, ты сама себя воспитываешь, дочка.
В тот же день отец уехал, а скоро Гуля и сама стала готовиться к отъезду.
ВАРЬКА И ВАСИЛИНКА
Киевская кинофабрика оказалась куда больше одесской. Гуле здесь понравилось всё — и мягкий голубоватый свет на съёмках, который не жёг глаза, и большие съёмочные павильоны, и то, что на фабрике её встретили, как старую артистку.
Режиссёр разговаривал с ней так же серьёзно, как со всеми другими актёрами. Он подробно разъяснял каждый эпизод, в котором она должна была участвовать, каждую сцену, и Гуля стала всё яснее и глубже понимать, что такое искусство актёра.
А роль ей досталась на этот раз нелёгкая.
Гуля должна была понять и перечувствовать большие горести, выпавшие на долю Варьки, внучки старого шахтёра.
Для того чтобы она лучше вошла в свою роль, режиссёр возил её на рудники, спускался с нею в шахты.
Затаив дыхание, Гуля слушала рассказы старых шахтёров о том, как в прежние времена опасно было работать в этих плохо устроенных шахтах. Хозяева жалели денег на лучшее оборудование, и в шахтах нередко случались обвалы.
Гуля представляла себе, как страшно было родным шахтёра услышать двенадцать ударов колокола. Эти удары означали, что на шахте случилась беда.
В картине, в которой играла Гуля, прозвучало двенадцать ударов.
Набросив наскоро платок, Варька, внучка шахтёра (это и была Гуля), кинулась вслед за взрослыми к шахтам, чтобы узнать, на кого в этот раз обрушилось горе.
На носилках под брезентом она угадала знакомые руки, плечи, голову.
И вот Варька стоит, наклонившись над дедом-шахтёром, лежащим в гробу. Стоит в том самом платке, который наспех накинула на голову, выбегая из дому.
С ужасом вглядывается она в неподвижное лицо старика, и ей кажется, что она давным-давно знает этого сурового шахтёра с проседью в тёмных ещё усах и бороде, помнит, как он нянчил её и называл внученькой, когда она была ещё маленькой.
И, совсем позабыв, что она не Варька, а Гуля Королёва, она плачет горькими слезами.
Но тишину внезапно прерывает голос режиссёра:
— Сначала! Повторить всю сцену!
И опять Варька низко опускает голову. Перед ней человек в гробу. Глаза его закрыты, большие усталые руки сложены на груди.
Слёзы сами собой набегают на глаза Гули и крупными каплями падают на эти сложенные руки.
Как только съёмка окончилась и Гуля убежала домой, актёр, который играл деда, закуривая папиросу, сказал:
— А знаете, мне казалось, что я и в самом деле помер. Лежу и чувствую, как мне на руку падают настоящие слёзы. Признаюсь, у меня от страха волосы на голове шевелились!
Все засмеялись.
А другой актёр, которому никак не давалась его роль, прибавил:
— Удивительное дело, но при этой девчонке как-то неловко играть неискренне, фальшиво. Ты заученную роль играешь, а она тут же рядом по-настоящему страдает, боится, плачет. Как же тут фальшивить?
И все согласились с ним, что при Гуле никак нельзя играть плохо.
— Эта девочка всех нас переиграет, — сказал режиссёр. — Если картина пройдёт, наша Варька прославится!
Это случилось прежде, чем новая картина появилась на экранах. Варьку опередила Василинка, дочь партизана.
Когда Гуля вернулась в Одессу, она увидела на огромных рекламах, развешанных по всему городу, белокурую девочку — то верхом на лошади, то по колени в болоте, то возле белой берёзки.
Это была Василинка, дочь партизана. И это была Гуля Королёва.
— Счастливая! — говорили в школе новые Гулины подруги. — Вот счастливая!
А Гуля только хмурилась и сердито качала головой.
— Не очень-то большое счастье, — говорила она. — Дома только и слышишь: «не зазнавайся» да «не зазнавайся». А где уж тут зазнаваться, когда я, того и гляди, на второй год останусь. Ни по одному предмету отметки нет. Да и не так уж хорошо я играла Василинку. Вот Варька — эта, кажется, у меня вышла получше.
Но если сама Гуля не очень довольна была Василинкой, то на фабрике всё-таки оценили труды маленькой артистки.
Как-то Гулю вместе с мамой пригласили туда на вечер по случаю выпуска новой кинокартины.
— Ну вот, — сказала мама, — тебе отдельное приглашение прислали. Только, пожалуйста, не зазнавайся!
Гуля положила приглашение на стол.
— Опять «не зазнавайся»? Уж лучше я туда совсем не поеду.
— Как хочешь, — сказала мама.
Гуля запела какую-то песенку и стала заворачивать в чистую бумагу потрёпанные переплёты своих учебников.
Когда мама уже была совсем готова, она спросила Гулю в последний раз:
— Что же, дома останешься?
— Угу, — сказала Гуля, — дома.
Мама засмеялась:
— Ладно уж, одевайся.
Гуля обрадовалась и стала наскоро натягивать через голову новое платье.
Но всё-таки они опоздали.
Торжественное заседание уже наполовину прошло, когда Гуля с мамой тихонько вошли в зал и сели в задних рядах.
Гуля стала искать в толпе знакомые лица, как вдруг услышала:
— За отличную работу в фильме «Дочь партизана» Гуля Королёва, исполнявшая роль Василинки, премируется…
Гуля дёрнула маму за рукав:
— Мама!
Мать обернулась.
— Только не зазнавайся! — сказала она и, смеясь, похлопала Гулю по плечу.
— …премируется портретами великих русских писателей…
— Это сколько же портретов дадут? — прошептала Гуля и стала считать по пальцам: — Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Некрасов… Мама, Жуковский великий?