С громадным трудом достали лопату, прорезали люк под нарами, предложили переселиться в другие бараки и секции тем, кто боится, и сразу после очередного кино — начали. Работали попарно и очень энергично: нас было почти двадцать человек, через каждые полчаса работающие менялись. На пятый день подкоп вели уже за забором. Настроение у всех было оживленное, бодрое. На всякий случай один человек всё время дежурил у ворот (не исключена возможность попытки предательства), а другой — всё время сидел на крыше барака, смотрел в соседнюю зону и на вахту — не идут ли к нам случайно надзиратели.
И вдруг на шестой день с крыши спрыгнул наблюдатель и объявил страшную новость: к блатным привезли кино!
Как получилось, что фильм попал в зону вне очереди, мы не знаем. Но были уверены: когда все уйдут в кино, будет обыск. Мы решили сделать все, что от нас зависит: закрыть подкоп и скрыть свежую землю.
Срочно мы начали сметать в зоне сухую землю и, разровняв в подполье сырой грунт, засыпали его сверху слоем песка и мусора. Дырку в полу аккуратно закрыли и сделали рубцы вроде бы старыми. А отверстие подкопа заложили фанерным ящиком, доходящим до дна вертикального хода; ящик заполняли утрамбованной землей, чтобы нельзя было бы отличить это место от некопаной почвы. Делалось все это в лихорадочном темпе, до ухода в кино оставалось только два часа, в подполье было темно, мы были злы и подавлены срывом такой удачной работы. Для побега я сделал несколько хороших поддельных документов. Они были надежно спрятаны: в скамейке была выдолблена поперечная доска, там они и лежали, скрытые тайной задвижкой.
Едва мы кончили работу, пришли за нами — в кино! Я и еще несколько ребят заявили, что больны, и остались лежать в бараке: хотелось видеть, что будет происходить...
Солдаты разошлись по секциям. Сначала обыскивают постели, одежду. На доски нар, где лежали мы с Семеном, присел начальник режима лагеря, капитан. Это был человек лет 35 с испитым лицом алкоголика. Все знали, что он морфинист и курит гашиш. Иногда этот офицер приходил к нам в зону в состоянии наркотического опьянения и говорил:
— Пришел к вам отдохнуть... Бьют меня в той зоне... Вот вчера мочой с нар облили. А у вас тут хорошо, тут люди порядочные.
И он усаживался смотреть фотографии в иностранных журналах, отпуская иногда совершенно антисоветские замечания.
Как обычно, вежливо поздоровавшись, — он любил показать, что и он человек интеллигентный! — капитан начал листать какой-то журнал. А солдаты уже полезли в подполье. Минут через десять один из них вылез из подпола, отозвал капитана в сторону и сказал:
— Вроде бы, там земля свежая есть...
— Не мерещится тебе?
Поговорили они, видим, капитан надевает комбинезон: хочет сам лезть в подполье, смотреть. Значит — провал.
Вылез он почти сразу, снял комбинезон, что-то сказал солдатам, и один из них ушел, явно вызывать начальство. А капитан сел опять к нам на нары и говорит: неудача у вас, землю плохо спрятали; а дырка где?
— Какая дырка? — таращим мы на него невинные глаза. — О чем вы говорите?
— Да вы не шумите, — говорит, — ваше дело — бежать, мое — ловить. Я ведь на вас не в претензии. Хорошо, что мы нашли, а то беда бы мне: ведь и с работы погнать могут. А куда я денусь?
Появился оперуполномоченный и начальник лагеря с группой надзирателей. Нас из барака выгнали, полы подняли — всё стало ясно. Солдаты начали рыть лопатами землю — искать место начала подкопа. И, как ни смешно и ни странно, найти вход в подкоп так и не смогли!
В это время кончилось кино, пришли обратно ребята. Чтобы отвлечь надзорсостав, кое-кто начал придираться к солдатам: пропали при обыске вещи! Начались скандалы, вспыхнула драка. А солдаты в зону входят без оружия — боятся, что его отнимут. И драка повела к бегству офицеров и солдат из зоны. Но тут они, конечно, перепугались: решили, что мы хотим воспользоваться подкопом; они же не знали, что он не закончен.
Зону нашу оцепили с внешней стороны солдатами, а через полчаса прибыло на грузовиках подкрепление: батальон внутренних войск КГБ с оружием и танкетками. В одном месте танкетка повалила забор: там за зоной было пустое пространство. А солдаты с автоматами вошли через ворота в нашу зону, и по рупору нам было предложено выйти из зоны в пролом забора на поле: в противном случае «восстание подавим с оружием».
Мы вышли. При выходе на нас надевали наручники. А начальник лагеря сидел и смотрел; если бы он знал, что сидит на скамейке, в доске которой целая пачка поддельных документов!
Отвезли нас, кого куда: в следственный изолятор и на другие штрафняки. Я попал в БУР — до выяснения. В этих условиях мы услышали о разоблачении Сталина Хрущевым: ведь в камерах есть радио. Всеми овладело буйное возбуждение: люди хохотали, матерились, били в двери. А надзиратели и офицеры так растерялись, что только упрашивали: ну, потише, ну, хватит... Кто-то строил уже планы освобождения: теперь всех выпустят! Люди неисправимы...
Но действительно — событие было историческое. Не меньше, чем сама смерть Сталина. Нам, тем, кто думал, а не мечтал, было ясно, что Хрущев рвется к большой диктатуре и ему труп «бога» мешает; надо свалить вину за былое на предшественника: ясно было, что Хрущев ничем не лучше Сталина. Но и другое было понятно: страшная ошибка властей, — ведь когда убивают «бога», все перестают верить в его святость, а значит, и в святость того, кто занял его место. Когда в древнем Египте рабы убили фараона, то его сын, якобы, сказал: «Не то страшно, что рабы убили фараона, страшно, что рабы узнали, что фараона можно убить!»
А пока что ликованию нашему не было конца: «Давай, Никита! Пинай дохлого льва!»
В нашей камере был какой-то китаец, перешедший границу СССР. Он ничего не понимал, этот безграмотный бедолага, почти не знающий языка. Смотрел он на наше веселье с удивлением. Его интересовало получить пайку с довеском, а на обед вторую порцию каши — других устремлений у него не было.
Кто-то спросил у него, как обычно простые россияне свысока спрашивают китайца: «Ну, как, ходя, хорошо в тюрьме?».
И китаец совершенно серьезно сказал, что думал. В пятнадцатиметровой камере нас было 60 человек, и некоторые были вынуждены спать на цементе, под нарами, поэтому он ответил:
— Кому — нары — хорошо, кому — низам плохо.
Получилось, как видите, мудро: коммунары хорошо; коммунизм — плохо.
Мы долго смеялись этому «резюме».
Глава XXV
Неожиданно у меня резко осложнилась болезнь ног. С утра стала болеть левая нога, к вечеру она распухла, как бревно, боль усилилась. Товарищи пытались вызвать врача. «Какой врач?» — надзиратели только отмахивались. Но вечером друзья подняли такой крик и стук в двери камер, что пришел офицер. Увидев, в чем дело, пообещал отправить в больницу. Поздно вечером меня вынесли, положили в кузов грузовика на доски, туда же влезли три конвоира с автоматами и собакой. И повезли полутруп под охраной. Ехали мы по разбитой таежной дороге, перекатывало меня по доскам пола, швыряло и подбрасывало. Попал я в хирургическое отделение и провалялся там больше месяца со страшными болями. Всё это время ко мне заходил Зубчинский и приносил читать философскую и теософскую литературу.
А кругом шла обычная больничная жизнь: привозили арестантов с «мастырками» — членовредителей всех сортов, пострадавших в результате аварий и просто больных. Но только тех, кто был на грани смерти.
Кончилось мое пребывание в больнице скандалом: я ударил санитара, избивавшего беспомощного больного. Санитары-заключенные зачастую зверстовали не меньше надзирателей: власть развращает человека с садистскими наклонностями.
Через час после скандала мне объявили: завтра на этап. A у меня нога совершенно распухла, ходить не могу.