Выяснив мои планы, он увел меня к себе и объяснил:
— Ехать тебе никуда нельзя. Оставайся в Караганде. Я устрою, тебя здесь пропишут. Работаю я бухгалтером в строительном тресте и там нужен юрисконсульт: это для тебя работа.
— Да ты что, смеешься?! Ведь у меня «волчий паспорт», кто меня возьмет?
— Я-то знаю лучше тебя. Караганда — «столица» бывших арестантов. Здесь на многих постах те, кто сам прошел через политлагерь, а поэтому на прошлое не смотрят. Сам увидишь.
Ушел я в смятении: что делать? Попытаться устроить свою жизнь здесь? Я не хотел оставаться в этом пыльном городе, где с октября по май снежные бураны сменяют пыльные смерчи.
Но у моей знакомой меня ждало письмо от Ларочки. «Я не могу больше жить, как прежде, — писала она. — Хочу ехать туда, где ты. И если бы у тебя было пристанище, выехала бы немедленно».
Прочтя письмо, я показал его знакомой и услышал: «Это вам как указание к действию».
На следующий день я пошел к встреченному товарищу; судьба явно была на стороне Караганды: в тот же день меня оформили юрисконсультом строительного треста. И дали квартиру: обычно квартиру получают через год-два, но управляющий хотел «закрепить» меня, как он выразился. Тут же я написал Ларе: «Можешь ехать».
Послушавшись судьбы, я не ошибся: по работе установились хорошие отношения, кругом оказались интересные люди, с которыми можно было говорить откровенно.
Ларочка внесла своим приездом уют в доставшиеся мне голые стены; откуда-то появились шторы, мебель, ковер. Как мы жили вдвоем на мою зарплату в сто рублей — одна Лара ведает! Но постепенно все становилось на свои места: я начал вечерами на работе печатать «Экзодус»... Зарплата моя росла, так как вскоре меня сделали начальником юридического отдела — в Караганде и это оказалось возможным. Впрочем, я не составлял исключения: рядом с нами, например, был трест «Промстрой», и его управляющим работал некий Паладин, отсидевший 16 лет в политлагерях.
Но в командировку меня не пускали. Понадобилось как-то лететь в Москву, в Госарбитраж. А мне говорят — пошли заместителя. В первый раз я не обратил на это внимания. Но скоро понял, в чем дело: по городу меня не надо было сопровождать, а в поездку ведь за мной надо посылать кагебешников, «как бы чего не вышло» — так пусть лучше сидит в Караганде.
Через год, однако, я решил настоять на своем и, получив вызов в Московский арбитраж, воспользовался отсутствием управляющего, дал подписать командировку одному из начальников отдела — ко мне привыкли и доверяли — и улетел.
«Тихушники» появились около меня лишь на второй день — выяснили, значит, где я.
По возвращении управляющий устроил мне скандал, но я, выслушав его, сказал: «Мне надоело проигрывать дела в Москве. И я ведь знаю, что не могу поехать по указанию КГБ. Дайте мне еще раза два показать им, что я могу обойти это препятствие — и они сдадутся. И учтите, что этой поездкой я выиграл дело на 12 миллионов».
Управляющий, раньше довольно долго работавший в спецлагерях, улыбнулся и молчаливо согласился:
— Напишите приказ с объявлением вам выговора за самовольный вылет в командировку. И второй приказ — о премировании за выигрыш дела в арбитраже.
Так было преодолено и это препятствие: я начал ездить в Москву, а КГБ постепенно привык посылать свой «конвой» в эти поездки.
По работе у меня установился тесный контакт с судами и местной гражданской прокуратурой. От людей, работавших там, я узнал, что уголовные лагеря вокруг Караганды переполнены, страшно растет преступность среди молодежи: убийства, изнасилования, и притом, как правило, групповые. При мне велось дело более сорока юношей, изнасиловавших девушку: подлив ей в вино снотворное, они всю ночь носили безвольное тело из сквера в парк, потом в студенческое общежитие. И проделывали это студенты, был среди них сын секретаря райкома партии и сын директора педагогического института. Одним из «развлечений» молодежи стало еще и следующее: человек десять бегут вечером с шумом по тротуару и, налетев на одинокого пешехода, втыкают в него десяток заостренных, как стилеты, металлических спиц от зонтика. Человек падает, а молодежь с гиканьем и свистом бежит дальше.
В городе процветала тайная проституция. Караганда оказалась не такой нарядной, как я увидел у вокзала: на тридцать километров простирался город сплошных землянок с узкими щелями-ходами вместо улиц: «китай-город», как звали этот район, по размерам намного превосходивший тот «новый город», в котором жили мы. По вечерам туда боялась показываться даже вооруженная милиция.
Город этот создавали освобожденные заключенные, оставляемые в ссылке для работы в шахтах: квартир им не давали, они рыли землянки. Когда я побывал там, то понял, что Данте кое-что не дописал в своих кругах ада... Сквозь земляные полы в полутемных подвалах пробивались шахтные газы: ведь внизу шла добыча угля. Иногда подпочвенная вода образовывала в землянках болото, и там под досками ползали какие-то черви. В мусоре, в пыли, в улицах-щелях, разделявших землянки, играли оборванные, грязные дети. Что же удивляться, что эти ребята, подрастая и видя, что кто-то ходит прилично одетым, тоже хотели простейшего. Я сам видел на допросе в прокуратуре мальчугана, забравшегося в соседскую квартиру и укравшего плащ, свитер и штаны. Все это он в тот же вечер надел и пошел гулять в парк — ведь в этом и была цель кражи — и его, конечно, арестовали.
Страшно жалко было этих злосчастных детей, вращающихся в замкнутом порочном кругу по вине преступного государства.
Повидал я в этот период неподалеку от Караганды и развенчанного бандита, правую руку Сталина, бывшего генерального секретаря КПСС — Маленкова.
На открытом угольном разрезе в полупустыне вырос небольшой шахтерский поселок; для работы механизмов требовалась электроэнергия: построили теплоцентраль. Ее директором был назначен Маленков — это для него было ссылкой.
Пусть скажет спасибо, что у Хрущева не было сил расстреливать политических противников, как это много раз делал сам Маленков — по указанию Сталина.
Живет он в квартире двухэтажного домика, жена ходит в магазин, стоит в очереди.
А рабочие кругом любят рассказывать такой анекдот: «Пошла жена Маленкова в магазин, вернулась и говорит мужу: как тебя сняли, так в магазинах все исчезло — даже черной икры нет!»
Ведь эти власть имущие давно построили коммунизм — для себя: свои закрытые магазины, где все бесплатно, свои бесплатные дачи, машины, самолеты, курорты и путешествия.
Я думал: как мы ничтожны, что даем таким посредственностям управлять собой! Что дает им эта власть? Ведь они, отрываясь от народа и запираясь в Кремле, сразу заболевают манией преследования: в кино идут под охраной, едят лишь то, что приготовлено специальным личным поваром, присланным из КГБ. А кто гарантирует, что охрана, по команде того же КГБ, не убьет, а повар — не отравит?! Веселая жизнь! И все же, есть целая плеяда негодяев, которые стремятся к власти и идут к ней по трупам. Еще страшнее, что есть много подрастающих кандидатов в негодяи — я видел таких своими глазами. Мне пришлось однажды относить юридические документы на пленум областного комитета партии. В дверях, около офицеров КГБ, стояла цепочка молодых людей лет 25. Это были отборные инструктора обкома: в их глазах я видел стремление услужить и готовность разорвать — они были способны на все ради продвижения вверх по лестнице власти.
Второй раз я увидел этих же начинающих гестаповцев партии в Москве, в здании Совета Министров. Они шли, сопровождая кого-то из членов ЦК, и их лица были выразительней, чем целый кинофильм о советской власти: эти не упустят возможности, эти никому и ни во что не верят, эти знают, чего хотят, и готовы не принять власть, а вырвать ее с куском мяса из тела предыдущего босса.
Перепечатка «Экзодуса» была окончена, хотя я и был вынужден месяца на три прервать работу: из лагеря от Рубина я получил зашифрованное письмо, где было сказано: «Спрячь работу, в лагере допрашивают о тебе и «Экзодусе», берегись».
Переждав, я продолжал перепечатку, и теперь у меня было пять экземпляров книги; я сам их переплел.