— Да что ж такое? Хворость что ли это какая?
— Зачем хворость! А так свойство этакое людское!.. Вот в вашем Константине Алексеевиче оно дошло до Геркулесовых столбов.
— До столбов? — удивилась Базанова.
— Да, есть этакие столбы, в Африке, которых никогда собственно и не бывало… Да это я так сказал. Это вам непонятно… Ну, достиг ваш сын… до риз положения, что ли!
— Господь с вами! Опять вы напраслину взводите. Константин вина капли в рот не берет.
— Да оно, голубушка моя, опять-таки в другом смысле. Один напьется до риз положения, а другой додумается… домечтается! Ваш Константин Алексеевич мне человек понятный… Вот как на ладони его держу, да насквозь вижу. А скажи я вам, что он такое, вы не поймете!
— Да вы скажите все-таки…
— Извольте… Он рас-про-архи…
Пелагея Степановна привскочила и хотела махнуть обеими руками, будто бы ожидая слова «бестия».
— Погодите! — рассмеялся Стурин. — Он рас-про-архи… а то вернее сказать, — ультра-идеалист.
— Как!.. — протянула Базанова.
— Ультра-идеалист!
Пелагея Степановна развела руками и лицо её сказало:
— Мое вам почтение!
— Знаю, что вы этого понять не можете, но ей-Богу объяснить я вам не могу. Это, изволите видеть, уже очень утомительно будет. Теперь половина одиннадцатого, а если я примусь вам объяснять, что такое ультра-идеалист, то раньше четвертого часа… этак к вечерням, мы не кончим.
— Да вы мне как-нибудь покороче, попроще поясните.
— Попроще!.. — глубокомысленно выговорил Стурин. И он стал чесать за ухом.
«Каким чертом, — думал он, — объяснить доброй и глупой женщине то, что есть её сынок!»
— А вот, изволите видеть, — начал он. — Константин Алексеевич ничего не ведает и не видит из происходящего вокруг него. Смотрит и не видит. Положите ему на тарелку кусок глины, или хотя стеариновую свечу под соусом, он съест. Начнет его тошнить; будет удивляться, откуда сие произошло.
— Верно, верно, мой батюшка! Помнится, раз в суп нападали тараканы, так и подали на стол. Он все бы поел, кабы я не приметила.
— Ну-с, а затем, не видя ничего, что происходит вокруг него, он видит такие вещи, что волос дыбом становится.
— Что вы? Что вы?.. — снова испугалась Базанова.
— Да не чертей. Будьте спокойны. А он видит то, чего мы не видим.
— Ну, что вы, как можно?
— Ему иной раз, когда он глядит на человека, или хоть на какое обстоятельство, кажет все этакое, чего нам с вами не понять.
— Да, уж точно! — согласилась Базанова. — Мудрено понять!
— Будет он глядеть на собаку, — продолжал Стурин, — а ему будет представляться, что это лев — царь зверей. Станет смотреть на дворника что ли какого чумазого, да еще пьяницу, а будет ему представляться, что это якобы… ну, угодник, что ли, святой. Будет глядеть на какую-нибудь такую морду в шляпке и в мантилье, что все прохожие ухают, плюют, да крестятся, а вашему Константину Алексеевичу покажется это распрекрасною царевной по красоте.
— Грех вам это, Данило Иванович! — вдруг произнесла Базанова совершенно другим голосом. — Я думала, вы моего Костю любите, а вы вот про него какие вещи сказываете! Что же мне его в сумасшедший дом, что ли, везти?
— Зачем в сумасшедший дом! Он никого не обижает. Человек хороший, умный, добрый и, главное, дельный! Посмотрите, будет знаменитым ученым. Вы меня не так поняли, да и понять вы меня не можете. Сказываю вам, что покороче, да попроще разъяснить вам вашего Константина Алексеевича нельзя. Если разъяснять вам как следует, то надобно нам с вами сейчас поступить в гимназию, пройти семь классов, поступить в университет, через одиннадцать лет я вам стану объяснять и вы поймете… Ну, пожалуй, хоть в университет и не нужно, а в гимназию нам надо будет непременно с вами поступить.
Пелагея Степановна, совершенно озадаченная, только таращила глаза. Ото всего этого разговора у ней в голове было так нехорошо, что она уже не рада была, что приехала объясняться. Но Стурин, снова горячо расхвалив Базановой её сына, успокоил ее и вдобавок обещался вскоре приехать к ним и увезти его к себе.
VIII
Чрез три дня в сумерки Стурин был в мезонине маленького домика и дружески расспрашивал молодого человека об его поездке в Москву. Базанов сначала конфузился, как-то ежился, увертывался от прямых ответов, но наконец Стурин сумел заставить его высказаться откровенно. Базанов пылко и с горечью объяснил свое разочарование в Заквашине.
— Да почему?! — восклицал Стурин. — Еще-то что же! Дальше-то что?