— Вот что, маменька, выговорил он, — я было хотел, подождать, да что ж, не все ли равно?.. Я хотел вам, сказать… Вы удивитесь! Я собрался жениться…
— Что же, слава тебе Господи! Молебен завтра отслужу, голубчик. Да и мудрено ли это?.. У нас в городе девиц тебе подходящих целая дюжина… А четыре или пять просто раскрасавицы, да и богатеющая… Возьми хоть одну Леночку; ведь за ней отец дает 25.000 чистыми денежками. А уж собой-то она всему миру на удивление.
Базанов улыбнулся.
— Я, маменька, уже нашел себе невесту…И я давно люблю ее…
— Как нашел?! Когда?!
— Да уж давно, маменька.
— В Москве, что-ли? — изумилась Пелагея Степановна.
— Нет, здесь…
— Как же ты мне не сказал?
— Да я удивляюсь, что вы ничего не видали и не заметили.
— Вот уж, мой голубчик, перед Богом клянусь ничего не заметила. Да ты и не бывал нигде… Либо все писал у себя наверху, либо с Гликерией Ивановной сидел и эту дуру уму-разуму наставлял. И напрасно, голубчик! Ничего она тебя не понимает, а так только прикидывается. Где ей, старой, твою науку понять!
— Маменька! Вы судите вкривь и вкось! И резко! С вами прежде такого не бывало!.. Женщина, с которой я решился связать свою судьбу, именно она и есть…
— Что?!. Кто?!. - не поняла Базанова.
— Я люблю Гликерию Ивановну и на ней женюсь…
Наступило молчание. Базанова смотрела на сына и наконец выговорила.
— Чуден ты, голубчик! Всякие люди балагурят со смешками, а ты им бывает, говоришь что-нибудь смехотворное, прибаутку, что ли какую, а лицо у тебя не то, что смешливое, а самое серьезное.
— Что же вы думаете?.. Вы думаете, я шучу?.. Вы полагаете, что мне нельзя на ней жениться?..
— Помилуй, родной мой! На этой старой Лукерье? Ты, слава Богу, в здравой памяти.
Базанов вдруг как бы слегка оскорбился и заговорил горячо и красноречиво. Он стал доказывать матери, что женщины такой доброй, развитой и образованной, наконец красивой, как Рюмина, встретить довольно мудрено.
— Я скажу, что подобной ей женщины не видал!
Понемножку, через силу, кое-как тужась, пуская в дело все свои умственные и душевные силы, Пелагея Степановна все поняла наконец! Сын не шутит! Произошло нечто ужасное, тяжкое! Будто божеское наказание!
Базанов еще не успел кончить свои пылкие речи, восхвалявшие предмет его страсти, как Пелагея Степановна уже начала горько плакать и утирать обильные слезы большим носовым платком, свернутым в комок. Она наконец поднялась и молча пошла вон из горницы.
— Маменька, что же вы? Господь с вами! — вскочил за ней сын. — Почему же вы так отнеслись? Что же тут такого?
— Нет уж, дорогой мой! — отозвалась хрипливо Пелагея Степановна и махнула рукой, в которой был скомканный мокрый платок. — Что уж тут! Всего я ждала, а уж этакого от тебя никогда не ждала!..
Сын остановился в недоумении, даже развел руками.
— Наказал меня Господь! Буди его воля! — всхлипнула Пелагея Степановна и тихо прошла к себе в спальню, не только в горестном недоумении, но с полным туманом в голове. Чрез минуту ей даже вдруг почудилось, что она сейчас проснулась и все, что знает, все это сон. Никогда сын Константин наяву ничего такого не говорил. Этакое только и может, что присниться.
Прошло дня два. Мать и сын ни словом не обмолвились по поводу последнего объяснения. Базанов был один раз у Рюминой и просидел у неё долго. Он вернулся в третьем часу ночи. Пелагея Степановна слышала, как он, минуя спальню, прямо поднялся к себе в мезонин. Вероятно, он предполагал проработать всю ночь.
Пелагея Степановна чувствовала себя совершенно хворою, нравственно разбитою. Она не могла представить себе, что у неё, сорокачетырехлетней женщины, явится в доме такая дочь, что она сделается свекровью тридцатисемилетней вдовы.
Ей всегда мерещилась беленькая, румяненькая, толстенькая хохотунья, когда она думала о женитьбе сына. При этом, конечно, ей мечталось, что у этой хохотуньи тысяч двадцать лежит в банке.
X
Ровно через сутки Пелагея Степановна, сидевшая у окошечка своей гостиной, сразу ожила, обрадовалась, вскочила и побежала в прихожую. Она увидела у крыльца пришедшего к ним пешком Стурина, которого считала заграницей.
— Ну, что у вас творится? Все слава Богу? — воскликнул Стурин, только что вернувшийся из Петербурга.
— Что вы! Что вы, Данило Иванович! Не только не слава Богу — беда у нас… Мне хоть помирать.
— Что такое?
Базанова тихонько провела дорогого гостя к себе в спальню, чего бы не сделала ни за что, еслиб обстоятельства были не столь горестные. Она боялась, что сын, сидевший наверху, незаметно спустится вниз и подслушает их разговор.