— Как же ты будешь завтра смотреть мне в глаза? По-твоему, как ни в чем не бывало?
Самодовольное выражение исчезло с его лица, глаза широко раскрылись, запинаясь, он пробормотал:
— Я же говорил… интеллектуальная женщина… — Откашлялся и добавил протрезвевшим голосом: — В сущности, ты права. Стоит ли усложнять себе жизнь на работе. Ты каким номером поедешь? Я двойкой…
— Сто четвертым, — все еще не вполне придя в себя, ответила Тонка.
— Старшая карта берет, — загоготал Панчак. — Проводить тебя?
— Остановка напротив. — Она махнула рукой и вдруг ее осенило: «Болван! Господи, какой же он болван!»
— Ну пока! — Кивнув ей, он повернулся и моментально исчез.
Еще несколько минут она стояла, привалясь к стене, чувствуя сквозь платье ледяной холод камня, скользящий по спине книзу, словно чья-то бесстыдная рука. Она и сама еще толком не разобралась, стоит ли придавать значение этому происшествию. Во рту ощущался незнакомый привкус, она боялась шевельнуть языком и облизать губы, ставшие вдруг чужими. Как в пятнадцать лет, мысленно вздохнула она, совсем как в пятнадцать лет… При взгляде на фонтан ей вдруг захотелось напиться из бьющей вверх струи, окунуть лицо в зыбучую воду. Но мешали толпящиеся на остановке перед театром люди. Она поборола искушение и направилась в ту сторону. Какой-то подросток перебегал через дорогу, вынырнувшее из темноты такси отчаянно засигналило и промчалось дальше по улице Есенского. В тот же миг она вспомнила бедную секретаршу, которую увезла неизвестная машина, и это воспоминание отбило охоту копаться в своих переживаниях. Кто его знает, что это были за люди, подумала она с тревогой. Не надо было мне ее отпускать…
Недобрые предчувствия не обманули Тонку. На другое утро в отделение общественной безопасности в Подунайских Бискупицах явилась дрожащая от страха женщина в изодранном платье и вся в синяках. Она утверждала, что ее изнасиловали, а потом выбросили из машины двое иностранцев. Однако показания давала весьма путаные: не только не помнила номера и марки машины, но не могла точно определить и ее цвет. Даже о национальности преступников она высказывала лишь предположения: итальянцы, а может, испанцы, во всяком случае, откуда-то с юга… чем вызвала сильное подозрение: потрясенная их пылким темпераментом, потерпевшая только на этом и строит свои догадки. Все это, вместе взятое, насторожило сотрудников общественной безопасности, заметивших, что взбудораженная, не слишком красивая женщина к тому же не вполне трезва. Этим иностранцам не позавидуешь, решили мужчины, знавшие тридцатилетнюю секретаршу. Пусть скажут спасибо, что так легко отделались. Впоследствии она действительно взяла свои показания обратно и на дальнейшем расследовании не настаивала, тем самым утвердив знакомых во мнении, что в этой истории процент насильников есть величина неизвестная… Вот поди ж ты! — мысленно говорила себе Тонка. Своим пустяковым искусом Панчак спас меня от большой беды… Можно только поблагодарить его. А секретарша нисколько не дулась на Тонку, что она позволила ей тогда сесть в ту иностранную машину, а как она сама расценивала случившееся, к нашему повествованию не имеет никакого отношения.
Подходя к дому на Ястребиной улице, Тонка тщетно пыталась обнаружить в душе что-нибудь похожее на угрызения совести предателя, возвращающегося в лагерь к своим. И то сказать, по сути дела, ничего ведь не случилось, и можно только досадовать, что случившееся не стоит выеденного яйца. Она и не зарекалась, что в будущем никогда ничего подобного себе не позволит… Махнув на все рукой, она стала думать, как ее сын и муж провели день, чем кончились их предвечерние и вечерние хлопоты, каков исход поединка между педантичным взрослым и непослушным малышом.
Однако все ее предчувствия оказались весьма далеки от действительности, в особенности же от известия, которым ее встретил Ротаридес:
— Это Ганка. Некая Ганка Нагайова.
В первую минуту Тонка не поняла, о ком идет речь.
— Ну та, которая кусается!..
Началось с того, что в яслях Ротаридес не выдержал темпа. Его легко «обошли» опытные, ловкие мамы, рядом с которыми он одевал Вило. Детишек уже развели по домам, а он все еще сражался с ботиночками Вило, не желавшими налезать на дрыгающиеся ножки, и про себя клял Тонку — ведь мальчику давно пора купить обувь большего размера. (Конечно, разве ты купишь, если как маньяк все время твердишь, что он не растет!) Немного погодя в раздевалку вошел еще кто-то, дважды нажал кнопку звонка, вызывая Караскову (сегодня была ее смена), но сосредоточенный, раздраженный Ротаридес даже глаза не поднял. И лишь когда скрипнула дверь и раздались голоса, он насторожился, а потом буквально остолбенел, услышав следующий разговор: