В ушах раздался крик удивления и боли, рот наполнился чем-то теплым и соленым, с подбородка на пол сбежала горячая струйка, и он увидел, как на грязных мраморных плитках расцвели капельки крови, не уступающие красотой драгоценным камням. Отступив в сторону, еще не вполне сознавая, что произошло, что он такое натворил, он испытывал не меньший ужас, чем его жертва. Почти вплотную на него смотрело лицо, сейчас совсем некрасивое, искаженное гримасой боли и ужаса, ее большие карие глаза вперились в его губы, по-видимому окрашенные кровью. Не в силах повернуться, он попятился к горе мясных консервов, и там его обуяло неодолимое, отчаянное желание — бежать.
Его не задерживали. Узкие проходы в магазине, битком набитом продуктами, и без того плохо просматривались, и хотя по крику жертвы можно было определить место происшествия, никто не обратил внимания, что случилось там, в дальнем углу. Впоследствии пошли слухи, что у одной женщины по руке пробежала мышь, когда она брала с полки хлеб, другие божились, что у мясника вырвался из руки косарь и ранил кого-то в плечо — одним словом, ничего похожего на то, что произошло на самом деле.
Ротаридес отдал корзинку первому из очереди, который ответил ему милой улыбкой, и выбежал из магазина, хотя у него подкашивались ноги и все тело колотила дрожь. Отвернувшись от встречных, он рукавом обтер губы, в полной уверенности, что на них осталась кровавая печать, а немного опомнившись, закрыл рот сложенным платком, как будто у него болят зубы.
Окружающий мир внезапно изменился, все было не такое, как только что. Да и Ротаридес был уже не тем, кто совсем недавно в магазине в Вязниках нагнулся за сеткой апельсинов, — его отметило неизгладимое клеймо грехопадения, даже злодеяния, на потном лбу проступил несмываемый стигмат отверженного, скрывающегося от возмездия. Найдется ли для него надежное укрытие? Ведь на покатом плече, припорошенном золотистым пушком, с отметиной от давнишней прививки оспы, он оставил свою подпись, отпечаток своих зубов, и по этому отпечатку установят его личность и изобличат…
На склоны за Дубравкой опустилась синеватая тень, в воздухе стоял рассеянный желтый свет, как перед грозой, несущей град и резкое похолодание, или когда перед самым заходом солнца наползет туча и до срока наступит темнота.
У Ротаридеса ноги стали как ватные, дыхание прерывалось, в голове вихрем кружились тревожные мысли, но ни одна не подсказала ему ни решения, ни выхода. Его словно бы тащило обратно, к тому злополучному месту в магазине; как он ни упирался, мысли захлестывали его, волокли назад; так после проливных дождей затягивает в омут неумелого пловца. Еще никогда не пускавшийся в плавание в кипящих волнах угрызений совести и ужаса, Ротаридес чувствовал, что еще немного, и он сдастся, но тут в памяти забрезжило короткое воспоминание о том, как он закрывал рот носовым платком со страдальческой миной человеку, мучившегося от зубной боли.
У здания почты он украдкой вытащил из портфеля записную книжку с телефонами и стал судорожно листать ее дрожащими, непослушными пальцами. Впрочем, ближайшая программа уже вырисовывалась: сейчас он позвонит знакомому зубному врачу, надежному и сметливому приятелю, недаром же после окончания института в чине сержанта он служил с ним целый год в армии и нередко бывал у него подставным пациентом, на которого дантист всегда мог сослаться, а сам в это время упоенно решал кроссворды, между тем как Ротаридес блаженно спал в его зубоврачебном кресле с широко разинутым для пущей маскировки ртом, если бы кто-нибудь вздумал взглянуть на «пациента» воочию. Итак, он позвонит ему и велит вырвать любой передний зуб, черт с ним, пускай даже совсем здоровый! Отпечатки пальцев преступник переделать не может, а вот изменить рисунок прикуса ничего не стоит, правда, если не принимать в расчет непродолжительного болевого ощущения. Ротаридес даже обрадовался, что тем самым рассчитается за причиненные Нагайовой страдания и что это будет просто гениальный выход из отчаянного положения, чреватого страшными для него последствиями.
— Еще жив курилка? — послышался в трубке солидный голос. — Зубами мучаешься? Иначе бы ты про меня и не вспомнил. Да ладно уж, молчи! Не ты один такой, все вспоминают обо мне только поэтому. Если у тебя не очень срочно, дружище, то нельзя ли отложить до завтра? Видишь ли, сегодня я уже закончил, и мне надо…