— Зрителям в театре нельзя показывать изнанку кулис, — убеждал он меня. — Тогда они увидят весь этот хлам, гвозди, планки, плиты, доски. Точно так же нельзя обнаруживать своей слабости перед женщиной. Ступай и скажи, что я хулиган, циник и что я не люблю ее. Она высмеет тебя.
— А что, возьму вот и скажу.
— Вот-вот, ступай. Прости, но мне тебя искренне жаль.
— Но если уж пойду, то расскажу не только о том, что тебе на нее начхать. Я расскажу все с самого начала. И про самолет, и про Бенито.
— И про Бенито тоже?
Наклонясь ко мне, Луцо испытующе заглянул мне в лицо. Пожалуй, у него снова вспыхнула надежда узнать то, что он тщетно пытался выведать у меня целый год. Ему было известно о том, что некогда я безуспешно обхаживал Камилу… Я же знал о нем много больше, и мне не хотелось упускать такого козыря из рук. Достаточно притвориться, что осколки не впиваются в кожу, что это вовсе не больно, — и они как будто на самом деле впиваются меньше, и боль не так уж сильна.
Луцо сдался, опять весь ушел в себя:
— Я завоевал бы ее снова, может, я еще внушу себе, что испытываю к ней какое-то чувство. Ты ведь знаешь, какой я блестящий медиум.
— Попробуй повтори этот номер с осколками.. Хоть разок! — вызывающе предложил я ему.
Он был навеселе. Я это почувствовал, когда он наклонился ко мне. От него разило дешевым яблочным вином.
— А сам-то ты уже пробовал исполнить мои советы? — как-то невесело полюбопытствовал он.
— Нет, не пробовал.
— Вот видишь! Сперва попробуй, а потом приходи…
— Трудно, а?
— Адски трудно!
Он лег на свою удобную раскладушку почти с такой же осторожностью и медлительностью, как когда-то ложился на битое стекло. И подтвердил то, что мне было нужно.
— Такому бабнику, как ты, трудностей уже не преодолеть, — высокомерно и пренебрежительно бросил я.
Энергия Луцо иссякла настолько, что он даже не возразил мне. Спрут Луцо, непобедимый Луцо молчал.
Так он продержался два года, а потом куда-то пропал. Окончились наши третьи каникулы, а он все не появлялся в общежитии, и это было воспринято как одно из самых примечательных событий нашей жизни. Вместо живого Луцо мы получили письмецо, адресованное жителям комнаты номер 117. В нем Луцо завещал нам все свое наследство. Просил, чтобы мы объявили его трупом и справили славную тризну.
«В конце концов, — писал он, — велика ли разница: Луцо, остриженный под нулевку и одетый в солдатскую форму, под командой унтера, или Луцо мертвый. Прощайте!»
Сперва я отнесся к завету Луцо как к одной из его многочисленных мистификаций. Позже я сообразил, что, пожалуй, ее можно бы и исполнить. Это была славная идея, импульс, какой мог подкинуть только Луцо, хотя сам он наверняка не предполагал, что я примусь за ее осуществление с таким рвением и основательностью. Благодаря ему, великому вдохновителю, я владел теперь редкой наукой, и она заключалась в таких правилах: получать удовольствие от игры — это значит лишь держать в руках все ее нити и в совершенстве владеть ими. Любой успех — просто вопрос стратегии и тактики. Ничто не является тем, чем представляется; значит, благодаря моему вмешательству одно можно представить другим, чем на самом деле оно не является. И я решил устроить поминки и разделить наследство, оставленное Луцо, — девушек, некогда любимых им. Поминки станут предлогом для того, чтобы зазвать их к нам, чтобы зазвать Камилу.