У нас произошло одно незначительное, что называется — несущественное, событие, эпизод с подменой героев. Юрай был то ли в ванной, то ли в туалете, когда пришла его девушка и увидела меня — а я дремал спиной к дверям и лицом зарывшись в подушку. Постукивая тонкими каблучками, она приблизилась к моей постели и легонько положила руку мне на плечо. Я встрепенулся и, поворачивая голову, ощутил, как у меня онемела шея. Совсем близко надо мной склонялось нежное лицо, от которого исходила волна незнакомых духов. Не сразу, в самом деле не сразу, а только чуточку поздней, на долю секунды поздней, разобралась она в анонимности больничных одежек и поняла, что я не он. Она смутилась и извиняющимся тоном осведомилась об Юрае. Я улыбнулся, и девушка улыбнулась, я сказал, что Юрай сейчас придет, и показал на его кровать. Девушка отступила на шаг, поколебалась, из-под длинных ресниц устремила на меня пристальный взгляд, словно хотела понять, что я, собственно, такое.
— Говорят, это новая постель, — промолвил я веселым тоном. — Говорят, на ней умерло всего пять пациентов. Так утверждает доктор.
Я ждал, что она засмеется, но она не засмеялась.
Через минуту вошел Юрай, и они тут же начали ворковать. Она нежно гладила его длинные лохмы и пожимала руку. Ее головка с черными волосами, зачесанными кверху и связанными узлом, слегка склонялась к левому плечу, на лице играла чисто женская гримаска, изображающая заинтересованное участие. До меня не донеслось ни одной связной фразы, потому что я нарочно повернулся к ним спиной и вскоре опять впал в дремоту.
Поздним вечером, когда она уже ушла, ко мне неожиданно вернулось эхом первое мгновение встречи с ней, я переживал его с поразительной интенсивностью, ее взгляд, до краев наполненный чем-то, что задело меня по ошибке, возвращался ко мне снова и снова, и я испытывал горечь и волнение. Перед тем как заснуть, человек обычно забывает свои мысли; но, скорее, то был сон, смешная иллюзия, что этот миг уцелел в стерильной атмосфере больницы, как некая неистребимая бактерия, и что это может иметь какое-то значение…
Отец, невозможно сопротивляться тому, что не атакует, что желает остаться незначимым и скоро забытым. Ты не можешь отвергнуть то, что не предлагает себя. В тебя вдруг проникает великолепие излишних, запретных, недоступных вещей, и ты сдаешься им, не оказав героического сопротивления. Желанию не обязательно быть осмысленным. Тот мимолетный взгляд я вызывал в себе снова и снова, и в огромной, заполнявшей меня пустоте он становился долгим, длился в ней, и в этом длящемся времени рождалась шальная уверенность: еще, еще крошечку этой неизмеримости, и ты поймешь, что не ошиблась, и сама ощутишь этот ускользающий трепет на самом дне души. Ах, если бы ты не обманулась в том, кого считаешь единственным под гнетом своего постоянства!
Через два дня на третий я спросил Юрая:
— Что за человек твоя девушка?
— Юлька? — Он скривил нижнюю губу и ответил с величайшим равнодушием: — Сносная. Но уже начинает мне надоедать, думаю, скоро я с ней развяжусь…
— Может, тебе не стоило бы от нее так просто отказываться… Она прелестна. И, судя по всему, души в тебе не чает.
— Да ну, — сказал он тем же тоном. — Видишь ли, и песня может тебе нравиться, сыграй ее пять раз, ну десять, а пройдет время, и тебя от нее тошнит. Она все та же, и все-таки все из нее ушло. Настроение, чувства… Вспыхнешь… и погаснешь — в этом корень всех вещей, вся жизнь. Ты прав, вывеска хорошенькая. Раз глянешь — обалдеешь, а потом привыкнешь, и кончен бал, погасли свечи. Разве не так? Я считаю, привычка — это гроб! Как не привыкнуть — вот в чем загвоздка.
— Почему же ты к ней так льнул, если она тебе не нужна?
Мне казалось, что я должен быть с ним язвителен, потому что он грубо попирает хрупкую меланхолию в моем недавнем переживании и смеется над моим комплексом прошлого, если так можно назвать мою неспособность избавиться от воспоминаний, их постоянное присутствие в моей памяти.
Он отвернулся и вздохнул, подняв взгляд куда-то вверх. У меня не было сомнения, что извилистые трещины на потолке я изучил гораздо лучше, чем он…
— Почему, почему! Потому что я как пес. Мне нравится, когда меня гладят. Видишь ли, — добавил он чуть живей, — мне чертовски лестно, когда бабенка во мне души не чает. Особенно после того, что случилось.