— Пан Макара?
Он обернулся; на его широком лбу я четко различил сеть морщинок.
— Что вам угодно? — Он сказал это, растягивая слоги, очевидно стремясь выиграть время.
— Вы были у меня в редакции, вы помните? — продолжал я автоматически, хотя в ту минуту уже знал, что совершенно непонятным образом обманулся.
— Нет, наверняка нет, — улыбнулся он.
— Как же так… — слова застряли у меня в горле, я вдруг отчетливо понял, что за человек стоит передо мной: после утомительного рабочего дня в маленькой конторе по дороге домой он хочет проветрить мозги и собраться с мыслями. Надо было извиниться перед ним и отчаливать, но я был не в состоянии произнести ни одной связной фразы.
Мужчина снисходительно отнесся к моему замешательству и вновь перенес свое внимание на каменные архивольты портала, замыкающие арку со сложными фигурными мотивами.
Не знаю, что отразилось в моем облике, в моем лице: может быть, со стороны я выглядел как воплощение мольбы, смятения и глубокого разочарования, так что мужчина счел необходимым смягчить ситуацию и связать разорванную нить новой темой, как если бы мы были знакомы.
— Смотрите, — он наклонился ко мне и поднял указательный палец вверх, — какая жалость, что такая драгоценная вещь не дошла до нас в целостном виде!..
Рельеф крылатого быка в правом углу портала был и в самом деле сильно поврежден: не хватало трех четвертей оперения и почти половины головы.
— Вся верхняя часть, если вас это интересует, — продолжал мужчина с энтузиазмом знатока, — называется тимпан, а эти крылатые создания — символы четырех евангелистов. Драгоценная, очень драгоценная вещь…
Его плавная речь сказала мне, что он не выносит ссор и споров и любит все гармоничное, все, что благоговейно и с пиететом взирает на окружающий мир. То, что я принял его за Макару, показалось мне теперь почти абсурдным. Мне захотелось остаться с ним, подключиться к сфере его интересов. Я заметил:
— Вы знаете, среди них есть и мой тезка!
— В самом деле? — развеселился он. — Как же его зовут? Матуш? Ян?
— К сожалению, моя матушка выбрала для меня более редкое имя: Лукаш.
— Какое совпадение! — Он даже захлопал в ладоши, выражая свое изумление. — Лукаш как раз этот бык!
На лице его заиграла добродушная улыбка, прорезавшая глубокие складки около губ и подчеркнувшая выпуклость розовых щек.
— Не хотелось бы мне видеть там свой нынешний образ. — Я отрицательно покачал своей палкой, но при этом знал, что еще долго буду чувствовать себя как человек, к которому был обращен мистический голос мудрости давних столетий.
И я посмотрел на жалкий бычий торс со злобой, какой этот холодный камень, право же, не заслуживал.
Когда мама, может быть, немножко в пику тебе выбрала для меня это невероятное библейское имя — которое вдобавок весьма осложнило мою гражданскую жизнь, потому что нельзя было понять, имя это или фамилия, — в ней, бесспорно, говорило первое разочарование, несбывшиеся надежды на простое семейное согласие. Кроме того, перед тем она долго болела, и почти забытые религиозные устремления все больше разгорались и крепли по мере течения болезни. А как же иначе: ведь вера — для слабых и хворых, диалектика — для людей с крепкими нервами… Так я стал Лукашем. И позднее мама нуждалась в опоре, но в тебе было больше спеси от вина, чем силы от любви к ней, и потому она стала суеверна, ее томили дурные предчувствия и страхи, она от всего ждала беды. Сейчас, когда я сам стал чувствителен сверх всякой меры, я хорошо понимаю ее жажду исцеления в деревенской церкви, хотя в конечном итоге она почерпнула здоровье в ином: в своей собственной натуре, в ее живых соках, в женском упрямстве и постоянном труде. Однажды я ее поддел: почему перестала ходить в церковь? «Времени нет, — пробормотала она, энергично меся тесто для вареников, которые я попросил на обед. — И знаешь, — добавила она с легкой усмешкой, — наш священник построил сыну дачу на озере».