Но все-таки: даже на самые сильные натуры в трудные периоды жизни исподволь опускается мифическая тень пред знания, где-то в уголке души затаивается смешная примета, рука сжимает истертый талисман или наследственную реликвию. Неуверенность ищет лекарства, а иной раз пусто даже в самых тайных кладовых мудрости, и нечего в них рыться. Иной раз человек мучается, теряет власть над собой, вещи выходят у него из повиновения; иной раз под рукой оказывается лишь стремянка да короткий спасательный трос. Иной раз он один, и к нему подступают смерть, вина, неизвестность, страх, хотя он и знает, что во тьме никого нет.
И напрасно я, стоя перед храмом, убеждал себя, что образ бычьей силы, решительности и уверенности отнюдь не современная метафора и мне не поможет, даже если его отреставрировать.
Но человечество по большей части состоит из оптимистов. Его волнуют новые загадки, и оно отбрасывает старые, разрешенные. Оно познало, в чем величие и поэзия тайны: они в предчувствии и необходимости решения — не в решении самом.
Стоя перед готическим собором, я с безмерной усталостью осознал, что моя хрупкость — неразбиваемое бремя, сгибаясь под ним в три погибели, я с трудом продираюсь вперед. Да, мне удалось разбить свой старый образ; но осуждение прошлого, патетические жесты и возгласы останутся всего лишь бесплодным подведением итогов, если мы не припадем к свежему источнику и не причастимся новому. Нервозность и раздражительность все возрастают, потому что с грохотом рушится гранитоподобная структура, а новый образ не обнаруживается под ней; надо как можно скорее лепить его хотя бы из обломков.
— Сравнить меня с быком — это была бы просто насмешка, — сказал я мужчине. — Вы только на меня посмотрите!
Знаток готической архитектуры усмехнулся двусмысленно:
— Можно ли судить по внешности? — После своего риторического вопроса он умолк, но потом по-дружески завершил разговор: — Я иду по Рыбарской улице, а вы?
Я показал туда, откуда пришел; мужчина поклонился и медленно двинулся под стройными аркадами с ломаными очертаниями и розетками в матово-сером стекле.
И опять я остался один посреди города, который я никогда особенно не любил и который не считал своим домом; этот город наступал сейчас на меня со всех сторон, зловещими знамениями подчеркивая мое беспризорное состояние; в кроне каштана в центре площади тунеядствовала омела, под ногами валялся клок газеты, а с другой стороны ко мне приближались веселые мальчишки и девчонки, в обнимку, беззаботные, дружные.
Сегодня, шептал я себе, мне нужно обязательно найти кого-нибудь, и я подарю ему все свое время, отдам всю энергию, даже если это будет мне в тягость. Преграда, которая мешает мне вместо обломков торса видеть целого быка, вместо паразита — пышную крону дерева, вместо отчуждения — близость и дружбу, лежит в моих бесплодных эгоистических желаниях, в равнодушии к людям, в тупом эгоцентризме, который вращает мир вокруг меня, хотя реальный мир живет под знаком прямо противоположным…
Как теплый порыв южного ветра прилетело ко мне воспоминание о вчерашнем бегстве за город, о жарком дыхании земли, отходящей ко сну после плодородного пыла лета: переливы красок и ощущение безграничности горизонта волшебно создавали чей-то взгляд, сливались с нежностью лица, проносили ее аромат через застывшие коридоры больниц как незримого донора жизни и любви.
Я зашагал вперед быстро и энергично, будто меня торопило чрезвычайно важное и серьезное дело, ожидающее меня за следующим домом, на следующей улице, на площади, в пассаже или в парке. Должно быть, я выглядел пьяно и мерзко, как человек, хлебнувший лишнего и в состоянии временного умопомешательства позабывший свою боль и страдания.
Как нарочно, я попал на дорожки, по которым почти никто не ходил. Белые камушки на извилистых тропках в Монастырском парке выпрыгивали у меня из-под ног, как лягушата, надо мной величественно шумели пышные кроны деревьев; в широкой чаше фонтана били вверх струйки воды. Я шел вдоль раскисшего газона, на котором осталась лишь сухая листва и разлапистые стебли цветов, напоминающие неубранную картофельную ботву; вдруг я заслышал шаги, приближающиеся с противоположной стороны садового островка. Худенькая женщина с огромной хозяйственной сумкой, производившей странное впечатление на фоне декоративных кустарников, редкостных хвойных и лиственных деревьев, свободной рукой вела мальчика лет шести в коротеньком пальтишке, а тот в свою очередь вел маленького брата в плотно прилегающей шапочке. На бледной шее женщины вздулась синяя жилка; я увидел ее, когда в нескольких метрах от меня младший ребенок чихнул и женщина, нагнувшись к нему, утирала ему нос.