— Трудный вопрос, — промолвил я, но на самом деле теперь, когда я перестал взвешивать, сколько в моих словах чистой правды, признание не требовало от меня больших усилий. — Никакого типа я не знаю, ведь не существует женщины вообще, не существует женщина как тип, а лучше я расскажу вам одну действительную историю. Одна молодая, то есть с моей точки зрения молодая, женщина долго ждала квартиры. У нее не было ни своего жилья, ни семьи, и она часто ходила в гости к своим знакомым, супругам с ребенком, которые были почти в таком же положении: они жили у родителей в маленькой комнатушке. А этой женщине вдруг привалило счастье: кто-то не то умер, не то уехал, точно уже не помню, одним словом, ей досталась в наследство прекрасная большая квартира. Она уже должна была переезжать, как вдруг вспомнила про своих знакомых и как они ей жаловались, и, поскольку ей было хорошо известно, что это значит — не иметь своего угла, а кроме того, она очень любила их ребенка, вот она и предложила им эту квартиру, отказалась в их пользу… Загвоздка была в том, что сегодня люди не умеют принимать столь щедрые подарки, их это скорее пугает, и потому супруги, хотя и приняли квадратные метры, потом, как она через какое-то время узнала, стали всем рассказывать, что она, судя по всему, психически неуравновешенная… С этой женщиной я не знаком, но я восхищаюсь ею и хотел бы с ней посидеть и поговорить подольше.
— Но ведь это действительно глупость! — воскликнула Юлька. — Я никогда не смогла бы ее понять. А что, если бы к ней пришли какие-нибудь другие супруги без квартиры и спросили: «А почему им, почему не нам?» Им теперь все завидуют, а эту женщину никто не любит: ведь даже тем, кому она отдала квартиру, неприятно, что они ей должны быть благодарны. А самой теперь и жить негде, да еще все над ней смеются. Разве это не наивность?
— Может быть, — сказал я хмуро, — но ты про это не спрашивала. — Я невольно перешел на «ты». — Ты хотела знать, какой тип женщин мне нравится; вот она мне могла бы понравиться, потому что тем, что она сделала, она многое сказала и о себе, и о людях. И хотя в конечном счете все это прозвучало наивно, она не обнаружила в себе ничего дурного. А раздражает она людей тем, что это выше их понимания.
— Она наверняка некрасивая. И никого у нее нет… — Юлька злорадно скривила нижнюю губу. Под убаюкивающим алкогольным покровом я не испытывал ни неудовольствия, ни горечи, но подсознательно опасался, что могу сорваться невзначай.
— Хорошо, — сказал я сурово. — Теперь буду спрашивать я.
В эту минуту Юраев оркестр опять завопил, и, прежде чем я успел открыть рот, знакомый бас над моим ухом прогудел:
— Идешь ты?
— Дама не танцует, — произнес я с ударением, и юноша изобразил на своем лице глупую гримасу — наверное, главным образом по поводу моей ритуальной фразы. Качая головой, он исчез в темном зале, а я определенно был посвящен в звание того, кто в тот вечер имел на Юлию преимущественное право.
— Может быть, тебе бы очень хотелось, чтобы было правдой то, что на самом деле неправда. Скажи, заставлял тебя когда-нибудь Юрай делать то, чего ты сама не хотела, что было против твоей воли?
— Нет… хотя нет, да. Да и нет. То есть это все сложней. У него есть на то право.
— Ты можешь объяснить это попонятней?
Она глубоко вздохнула, и затем — алкоголь уже снял в ней все барьеры и препоны, заборы и заборчики и тайные задвижки и замки — ее откровенность превзошла даже меру моей почти безмерной охоты признаваться и принимать признанья.
— Вы не думайте, что я в самом деле такая, как выгляжу. Может быть, и я пережила кое-что, как та женщина, что отдала квартиру. Я в восемнадцать лет родила… Теперь ребенку шесть лет.
— Шесть лет?
— Погодите, дайте мне досказать… Отец живо смылся, а я того ребенка вовсе и не хотела. Когда я рожала, около меня находился какой-то молодой врач, практикант. Он принял младенца и тут же — уж не знаю, может, он думал, что я ничего не осознаю, но все равно, он был идиот, — тут же сказал: «Господи боже, отродясь такого не видывал!» Я почувствовала, что родила чудовище, приподнялась, чтобы посмотреть, и чуть не умерла со страху, а это был совершенно нормальный ребенок, девочка. Она была просто два раза обернута пуповиной, и это ему показалось странным. Но так рождается множество детей! Наши потом устроили, что ее кто-то взял. Где она, не знаю ничего. Только страх остался, и вот теперь…
— Что теперь? — спросил я, когда она остановилась и замолчала.
— Я никогда не говорила про это Юраю и никогда не скажу. Раньше он хотел знать, сколько у меня было мужчин, теперь уже не хочет. Ему теперь все равно, сколько их, он меня презирает. Он рассвирепел, когда узнал, что я жду от него ребенка. И слышать не захотел… А я боялась. Так что пришлось его ликвидировать…