— Ликвидировать, — повторил я механически, но не услышал собственного голоса. Будто самолет, перешедший звуковой барьер, пришло мне на ум смешное сравнение: висит в тишине и пустоте, а весь его оглушительный рев остался где-то позади. Какая глухота, какой покой, когда перешагнешь барьер! Но куда я лечу так быстро, удивился я, напрягая зрение, которое почему-то стало затуманиваться.
— Что с вами, что случилось? — донесся до меня вопрос, окрашенный в слегка виноватые тона.
— Ничего. Не состоялось чье-то детство, — сказал я. Ко мне вдруг опять вернулась мысль о смерти и печаль. Иначе жить нельзя, говорил я себе, если время от времени не передвигать дату своей смерти на более отдаленный срок. Наша смертность искупает себя в детях, находит в них отраду и утешение, обретает надежду на продление своей жизни в твоем потомке… Без детства нет жизни, нет воспоминаний…
— Иначе жить нельзя! — услышал я свой крик; ко мне обратились потные лица музыкантов, подковки в карих глазах Юльки, задвигался строгий нос Юрая, блестевший под воздействием вина. — Простите, — пробормотал я и с трудом поднялся.
— Ты куда? — Юрай крепко взял меня за плечи.
— Домой. Руки прочь! — Я вырвался от него и почти врезался в шершавую стену.
Я поднимался по лестнице, спотыкаясь на скользких ступеньках, отполированных множеством ног, и при каждом шаге пугался, что не попаду ногой на следующую. Мне казалось, что я иду не вверх, а вниз, непрерывно опускаюсь, проваливаюсь в бездну, что через мгновение последует удар о твердый камень. Я неловко выставил вперед руку, когда кто-то меня поймал.
— Вот видишь, ты не можешь идти один, — укоризненно сказал Юрай.
— Но я должен… — упрямо мямлил я, — и я не останусь тут ни минуты!
Что было потом, не помню, сознание снова отключилось и снова не полностью ожило в тот момент, когда поднявшаяся тошнота заставила проснуться весь организм. Я осознал, что я все еще в клубе, но у меня не было времени осматриваться и размышлять: влетев в туалет, я над унитазом вывернул из себя все, что до того выпил и съел. Потом еще какое-то время отплевывался, а затем с чувством физического облегчения пошел к выходу.
Меня остановил Юрай, сидевший на умывальнике, ноги под раковиной, руки на ней, — он качался из стороны в сторону и ждал меня.
— Ты что тут делаешь? — выдавил я из себя.
— Караулю тебя, — ухмыльнулся он. — Мы с тобой еще не договорили. Дело вот в чем. Ты как считаешь, я убийца или нет? А если нет, то до какой степени?
— Оставь, я уже ничего не хочу слушать! — Я протянул руку к дверной ручке, но Юрай неожиданно бодро спрыгнул с раковины и загородил мне дорогу.
— Но ты должен, — засмеялся он, — ты должен меня выслушать. И знаешь почему? Потому что ты сам этого хочешь. Тебе легко довериться, потому что ты сразу же принимаешь все на себя, принимаешь чужие грехи и мучаешься ими. На свою вину ты тотчас же прививаешь наши, и они растут, да еще как буйно! Ты страдаешь за моего фокусника, за Юлькиного ребенка… Но это все не так-то просто! Ты что, несешь вину и за других? Какой меркой мерить твою вину, какая кара положена для ее искупления? Быть убийцей — это просто и ясно. Бум, и готово! Как печать и подпись, все заверено.
— Пусти! — зашипел я и попытался его оттолкнуть.
— Ну попробуй, — засмеялся он, дыша мне в лицо. — Ну давай, толкай!
Я не понял, как это получилось, я только до него дотронулся — он отлетел как пушечное ядро, ударился макушкой о мраморные плитки пола и остался неподвижно лежать на спине. Это действительно просто, подумал я с чувством удовлетворения. Бум, и готово…
Тут кто-то начал громко стучать в дверь, собственно, стук раздавался уже довольно давно, и когда я полностью пришел в себя, то обнаружил, что сижу на холодных плитках у того же унитаза, в который я изверг вино и желчь, локтями опираюсь на закрытую задвижку, а в ухо мне настойчиво тикают часы. Помимо сонного феномена, самым удивительным было то, что часы показывали четверть седьмого.
Стук не прекращался, я даже уловил тихий, просящий голос.
Я отпер дверь и вывалился наружу на окоченелых ногах, в которых, кажется, совсем перестала циркулировать кровь.
— Господи боже, они вас тут оставили! — Седая старушка в застиранном рабочем халате топталась перед кабинкой; у ног ее стояло ведро с водой, лежала тряпка, в руках она держала половую щетку. — Я чуть не грохнулась со страху! Вижу ноги, человек лежит и никак не просыпается…