— Гипотезы, допускающие иное число измерений пространства или времени, чем то, к которому мы привыкли, в принципе нельзя отвергать как абсурдные. Материя бесконечна, поэтому и формы ее существования могут быть гораздо многообразнее известных нам форм. К сожалению, все подобные гипотезы носили нематериалистический, религиозно-мистический характер и не представляли сколько-нибудь серьезной научной или познавательной ценности. Например, еще в семнадцатом веке философ Генри Мор в Кембридже утверждал, что ду́хи имеют четыре измерения и на самом деле пространство четырехмерно. С тех пор четвертым измерением очень часто пользуются, или, если угодно, злоупотребляют, при объяснении различных загадочных явлений психики — гипноза, ясновидения, телепатии; все необъяснимое и якобы сверхъестественное идет именно отсюда. Тем самым разумная и здоровая догадка неоднократно компрометировалась, и сложилось мнение, что она не имеет ничего общего с наукой и с материалистическим пониманием мира…
2
— А у тебя пубики нет! — радостно встретил Ротаридеса сын Вило двух с половиной лет, показывая отцу плотно сжатый кулачок.
— Пуговицы? Нет у меня пуговицы, — признался отец. Сын с восторженным визгом засеменил прочь. Но тут на смену сыну в дверях показалась мать. Унылый взгляд Ротаридеса смутно видел лицо, правильные, тонкие черты его нежно оттеняла восковая бледность. Именно такими он всегда воспринимал их в минуты, когда незаметно, но упорно старался разгадать, что кроется за этой предельно знакомой и все же по-новому увиденной маской: в карих глазах, теперь казавшихся совсем черными, в складке рта и на губах, которые от волнения всегда немного темнели. В такие минуты Ротаридес иной раз честно пытался разобраться в своих наблюдениях, поднимая на миг завесу над скромными подмостками их супружеской жизни, и когда зритель и актер в нем вновь сливались воедино, он чуть ли не трепетал от неподдельного чувства любви. На сей раз все оказалось иначе.
— Подумай только, его опять кто-то укусил, — расстроенно проговорила жена. — Иди сюда, Вилюш! Покажи папе спинку…
Опершись в их тесной прихожей на небрежно сколоченный стеллаж с книгами, газетами и обувью, Ротаридес надел домашние тапочки, и как раз в это время перед ним предстал Вило.
— А у тебя нет… — опять завел было он, протягивая отцу ладошку. Там оказалась маленькая жемчужно-белая пуговка, наверное, от его же рубашки. Но, тут же забыв о своем сокровище, мальчик уронил ее в отцовский ботинок.
Резким движением мать повернула ребенка спиной, задрала ему трикотажную маечку, и Ротаридес увидел под трогательно нежной левой лопаткой два розовых полумесяца, обведенных лиловой каймой. Опустившись на корточки, он погладил сына по светловолосой вихрастой головке:
— Кто тебя укусил, а?
— Кусил… — охотно подтвердил Вило.
— Кто? Кто это был?
— Кусил… — повторил сын и о чем-то задумался. — Тут… бо-бо. — Эта несложная фраза, видимо, далась ему не без труда.
Ротаридес со вздохом поднялся и пожал плечами. Вило в точности повторил отцовский жест.
— Думаешь, сам он тоже не кусается? Наверняка дает сдачи…
— Сомневаюсь, — отрезала мать, не очень-то верившая в способность своего детища постоять за себя и в его боевой задор. — Он же весь в тебя, — добавила она язвительно и, пожалуй, не без оснований.
Мать с негодующим видом вышла из передней, а мужчины еще немного постояли в задумчивости. Потом Ротаридеса осенила новая мысль, и он опять нагнулся к сыну.
— Ты сумеешь укусить папу? Ну, попробуй! — он сунул ему под нос палец и потеребил чуть оттопыренную нижнюю губу.
Вило покосился на отца, в уголках рта мелькнула недоверчивая, лукавая улыбка. Он знал, что от этого человека можно ожидать чего угодно.
— Открой рот! Вот так! Ам… — уговаривал Ротаридес, привыкший полагаться прежде всего на экспериментальные данные.
Вило выпятил трубочкой полуоткрытые губы и меланхолично обслюнявил предложенный отцом палец. Ротаридес разочарованно вытер палец о брюки и, брезгливо отстранив сына, прошел в комнату. С порога он окинул взглядом свои апартаменты — впрочем, это не составляло большого труда, так как апартаменты состояли из одной небольшой комнаты и такой крохотной кухни, что, когда жена возилась там с кастрюлями, туда мог втиснуться еще только один человек, и то с трудом. Мебель в комнате жалась к стенам и окнам, казалось, даже лезла вверх к потолку — настоящая рудничная крепь в узкой штольне, — однако и этого было ей недостаточно, она выпирала и на середину комнаты, закрывая половину коричневого паласа, над которым потрудился неугомонный Вило: кругом игрушки, кубики и кружочки, конструктор-строитель, складная книжка, два мокрых пятна и крошки от печенья.