— Видно, они там совсем не следят за детьми, — кричала Тонка из кухни, стараясь перекрыть бульканье и шипенье пара. — Воспитательница говорит, что это случилось, очевидно, утром, не в ее смену… В понедельник непременно спрошу у Карасковой, она приветливей, узнаю, кто это натворил. Тверди не тверди, все равно им дела нет, кто виноват.
— Виноват! — Ротаридес попытался умерить гнев жены. — Ну что ты хочешь от этих шпингалетов?
— Но ведь надо же узнать, кто его кусает!
— Ай!.. — вдруг вскричал Ротаридес: в икру ему вонзились острые мышиные зубки. Не столько от боли, сколько от удивления, он отдернул укушенную ногу и стремительно повернулся к агрессору. На лукавой рожице сына было явно написано: ну что, убедился? Злость Ротаридеса вмиг испарилась, он засмеялся, ему даже польстила сообразительность сына. Все-таки надо сказать спасибо яслям!
— Что… что? — спросила жена.
— По-моему, это касается только Вило. Он сам разберется…
— Разберется, разберется… Ведь он самый маленький в группе. И хуже всех говорит.
— Может, ему не хочется ничего говорить. Я тоже не рассказывал, с кем подрался…
— Воображаешь, что ты за него заступаешься? Как бы не так! Я лучше знаю, на что такой ребенок способен, а на что нет.
Под столиком, втиснутым между двумя секциями стенки, зашуршала бумага. Вило, не любивший праздной болтовни, опять нашел себе занятие по душе. Из мятых чертежей он пытался свить себе настоящее гнездышко, выстилая его изнутри обломками палочек от игрушечного строителя. У Ротаридеса даже ноги подкосились, боль, точно дикий зверь, оставив прокушенную ногу, впилась ему прямо в грудь.
— Тонка! Боже мой!
Тонка выронила крышку, среди монотонных звуков, доносившихся из кухни, крышка продребезжала, как вступивший не в лад ударный инструмент. Жена, раскрасневшаяся и взмокшая, вошла в комнату, держа руки в карманах фартука.
— Зачем ты ему разрешила?! Как это вообще к нему попало?!
Нападение — не самый надежный способ загнать противника в угол. Иной раз, атакуя, рискуешь нарваться на контратаку, особенно если имеешь дело с собственной женой.
— Когда я стряпаю, некогда мне следить за твоим сыночком. Куда прикажешь его запереть? Может, в ванную? Или в уборную? При чем тут я, если ты не прячешь свои вещи?
— Они вот тут лежали. — Ротаридес погладил ладонью пустую полку, как если бы она еще хранила тепло любимого существа.
— Да, он уже и сюда забирается… — сухо подтвердила Тонка.
Отступать Вило было некуда, взрослые, касаясь друг друга головой и плечами, занимали все место под низким столиком. Заметив, что бумаги одну за другой вытаскивают из-под него и игра кончилась, Вило, недолго думая, разразился душераздирающим ревом.
— Сделаешь еще раз, — сказала Тонка, но ни Вило, ни Ротаридес не поняли, к кому относится это замечание. Мальчуган счел нужным зареветь тоном выше, а Ротаридес, сгребая остатки сооружения, запричитал:
— Модель была почти готова! Ты же знаешь, сколько я над ней бился…
— До сих пор не пойму, как тебе не жаль терять столько времени. Да и можно ли вообще построить этакое чудо?
— Тонка! Ведь это же модель четырехмерного параллелепипеда — чехословацкое изобретение! Все чертежи я сделал по проекту инженера Блоха и только тогда приступил к сборке. Думал через неделю показать модель в своем кружке.
— Четырехмерный параллелепипед… — передразнила Тонка. — Язык сломаешь…
Обмен мнениями в столь неудобных позах утомил обоих, запыхавшись, они сели на диван. Под ногами валялись остатки уникального сооружения Ротаридеса. Вило по-прежнему ревел в темном углу под столом, впрочем, из тактических соображений нет-нет да и выглядывал, чтобы уловить подходящую минуту. Хотя бульканье в кухне звучало уже угрожающе, Тонка словно не решалась нарушить эту минуту молчания, минуту глубокой семейной скорби.
— Укропный соус… — наконец произнесла она сдавленным, грустным голосом.
— Сними его с огня, — шепотом отозвался Ротаридес, проглотив слюну, потому что даже злоба не заглушила в нем чувства голода, мучившего его уже давно.
Вило воспользовался благоприятным моментом. Проворно выкатившись из-под стола, он на четвереньках подполз к отцу и, словно верный раб, стал тереться подбородком об отцово колено.
— Папа, колово-о-од, — подлизывался он, зная по опыту, что это действует безотказно.