Тьма на лестнице скрыла горестную усмешку Ротаридеса. Он жадно втягивал в себя дым сигареты, и теперь его раздражение обратилось против жильцов дома. Того и гляди, в наш подъезд опять пожалует смерть, думал он рассудительно и холодно. Как тем летом… То событие врезалось ему в память, потому что как раз совпало с их переездом. Он притащил из квартиры, где они снимали комнату, последнюю связку книг и, пока Тонка скоблила ванную после ухода маляров, стал быстро собираться в ясли. Времени было в обрез, поэтому он ни на что вокруг не отвлекался и даже не приметил желтый автомобиль общественной безопасности[5], который стоял у дорожки к дому. А когда возвращался назад с весело щебечущим Вило на руках, у подъезда уже стояла черная машина похоронного бюро. Двое мужчин в синих халатах в эту самую минуту выносили из подъезда покойника в открытом гробу, завернутого в пестрое одеяло. Свой груз они небрежно задвинули в машину, чуть не перевернув гроб. Ротаридес еще крепче прижал к себе Вило… и тут на него пахнуло тошнотворным трупным запахом. На фоне мирного летнего дня, полного лепета детей, возвращавшихся из яслей и детских садов, вся эта картина показалась ему на редкость противоестественной и даже жуткой. Он бросился к подъезду, расталкивая толпу взволнованных жильцов, лишь бы убежать от трупного запаха, но еще долго он сопровождал его, вызывая приступы дурноты. И только позже ему вспомнилось, как у машины стояли ребятишки и с интересом наблюдали за происходящим. Кое-кто был с велосипедами, а один, самый маленький, даже с самокатом. Служители из похоронного бюро, видно, нанюхались этого запаха, но дети — они стояли, сжимая звонки велосипедов и самокатов, и смотрели, смотрели… Несмышленыш Вило копошился на полу, пуская слюни. Им еще рано знать о смерти, думал Ротаридес. Он вызвал из ванной Тонку, но, когда они выглянули в окно, улица уже ничем не напоминала о случившемся. По дорожке шла молодая женщина и несла полную сетку свежих овощей. Все сосуществует бок о бок, подумалось тогда Ротаридесу. Даже взаимоисключающие друг друга явления. Рождение и смерть. И это не лирика, не метафора. Такова жизнь…
Но тут у него побежали мурашки по коже, от холода зуб на зуб не попадал. Он загасил окурок и уже совсем собирался открыть дверь в квартиру, как откуда-то послышался громкий голос радио: «…сейчас прозвучит сигнал точного времени…»
Ротаридес остолбенел от неожиданности. Так громко может пустить радио только одна глухая Куцбелова. Однако было трудно сообразить, откуда доносились звуки, к тому же он никогда не замечал, чтобы Куцбелова слушала радио. Другое дело — продавец пива Шубак, тот каждое утро слушает концерт по заявкам…
— Двадцать два часа ровно…
В крохотной прихожей Ротаридес глянул на часы и убедился, что сегодня он стал жертвой иллюзии точного времени.
Он приоткрыл дверь в комнату:
— Представь себе…
— Тсс! — шикнула на него Тонка.
Опустив глаза, он увидел у своих ног Вило, который, сидя на горшке, клевал носом.
— Выпил слишком много чаю, — прошептала жена. — Как бы ночью опять не описался…
Ротаридес, молча переждав, когда придет конец этой ночной процедуре, продолжал вполголоса:
— Представь, примчался я в буфет за несколько минут до пяти, а буфетчица закрывает дверь перед самым моим носом. «Какого черта, — говорю, — ведь пяти еще нет». «Пять десять, дорогой товарищ, переведите-ка лучше свои часы». Странное дело, и в автобусе я у двоих посмотрел на часы. У обоих они показывали одинаковое время, на семь минут больше, чем у меня. Ничего не поделаешь, я перевел свои часы. А сейчас только что слышу по радио сигнал «двадцать два часа». На пять минут меньше, чем на моих. Ты что, не удивляешься? Ведь если у двоих людей часы показывают одинаковое время, логично предположить, что оно точное. Но у этих двоих часы врали одинаково. А главное, оба были посторонние друг другу люди…
Было время, когда Тонка с интересом выслушивала монологи Ротаридеса, хотя подобные рассуждения могли бы предостеречь ее, дать понять, кого она, собственно, выбрала себе в мужья, но теперь это уже не имело значения. Признаться, детская способность Ротаридеса удивляться невесть чему когда-то очаровала Тонку.