— В тебе говорит предрассудок, Тонка, — торжественно провозгласил Ротаридес, настроенный на великодушный и возвышенный лад созерцанием безграничного ночного небосвода. — В конце концов это вовсе не заумь или нечто непостижимое. Даже при средних способностях можно понять Эйнштейна, точно так же, как и музыку Бетховена. В наше время никого не удивляют такие простые и привычные понятия, как точка кипения воды, движение маятника или давление в двигателе. Но ведь в ту эпоху, когда были сделаны все эти открытия, они были такими же абстрактными и загадочными, как сейчас смещение спектральных линий к красной черте или отклонение лучей света. — Немного помолчав, он добавил: — Недавно один непрофессиональный астроном, просто-напросто любитель, открыл комету, которая названа его именем… — Но Тонка уже не слышала этой знаменательной фразы, она спала и — как всегда после изнурительного дня — даже тихонько похрапывала.
4
Каждое утро, примерно с половины шестого, Вило начинал повторять слова из своего словарного фонда. Как ни прискорбно, но первым вразумительным словом, которое Вило произнес за время своей краткой карьеры в науке красноречия, было не «мама» и не «папа», а «машина»; по-видимому, его первые уличные впечатления оказались наиболее сильными. Ротаридес прилежно записывал каждое новое слово, произнесенное сыном, в специальный дневник и особо выделял записи о первых попытках составлять фразы. Но в этом отношении Вило не баловал родителей, синтаксис и фразеология были для него камнем преткновения.
Поэтому нынешним утром отец удивленно вздрогнул, когда Вило отчетливо произнес:
— Пойдем зиляткам!
Едва успев изобрести, не без труда, эту загадочную просьбу, Вило тут же повторил ее раз десять. Как ни бился Ротаридес, расшифровать загадочное слово он не смог.
— Бога ради, что значит «зиляткам»? — обратился он к Тонке.
— Не знаю, — отмахнулась было она, но, поскольку Вило тянул свое, вдруг вспомнила: — Ах да, вчера мы проходили мимо зоопарка, и я пообещала, что сегодня вы сходите к зверятам.
В субботнее утро Ротаридеса могла поднять с постели только какая-нибудь вдруг осенившая его идея или новинка в словаре сына. Он записал просьбу Вило под очередным порядковым номером, а также свое объяснение к ней.
— Знаешь, что мне приснилось? — Тонка вытянулась по диагонали на их общем ложе, голова ее завалилась в щель между подушками, которые за ночь успели разойтись. — Будто мне срезали веки… Так щипало глаза, даже моргать не могла…
— Оно и понятно, сколько можно сидеть за машинкой. Капала вчера капли?
— И капала, и мазью мазала. Но ни капли, ни мази не помогают, когда глаза устают… На сегодня мне осталось напечатать еще двадцать страниц.
Ротаридес склонился к Тонке, внимательно приглядываясь к ее глазам; густая сеть сосудов, прочертившая белок, свидетельствовала о хроническом конъюнктивите.
— Сегодня получше, — сказал он твердым голосом. — Если хочешь, сходи сама с Вило в зоопарк.
— Нет уж, до обеда иди ты, а после обеда отправлюсь я. Давай, как обычно, соблюдать очередность.
Ротаридес поцеловал Тонку в плотно сжатые губы. По утрам, не побывав в ванной, она не любила целоваться. Вило стоял в кроватке и наблюдал за родителями.
— Пойде-е-ем… — заканючил он плаксиво, понимая, что перестал быть центром внимания.
Когда примерно через час Ротаридес открыл дверь, то чуть не опрокинул близорукую мадьярку Рошкованиову: она стояла под дверью с флаконом жидкости для чистки и влажной тряпкой в руках.
— Натерла вам двери, — улыбнулась она. — А этой не натру. — Она показала напротив, где жила ее заклятая врагиня Тварогова. На днях в районном национальном комитете они взапуски обвиняли друг друга, твердя, что буянят на лестнице и нарушают покой соседей. Беспрерывные скандалы, от которых у Ротаридесов дребезжали оконные стекла, помогали им, надо думать, поддерживать бодрость духа. — И площадку нынче не стану мыть всю. На вашей половине вымою, а на ее нет…
— Благодарю вас, пани Рошкованиова, — дипломатично ответил Ротаридес, косясь краем глаза на двери Твароговой. Он понимал, что обе эти скандальные старухи оспаривают друг у друга право на их дружбу, словно и впрямь дело шло о награде, но неукоснительно соблюдал нейтралитет.
— Идем зиляткам, — важно сообщил Вило. Своим внезапным появлением в дверях он спугнул старуху, уже совсем было приготовившуюся к пространному монологу.
— Куда ты собрался, миленький?