А потом наступил момент, когда весь этот клубок был с маху разрублен. Когда все полетело в тартарары и вступительный эпизод с дочерью тракториста оказался, как он успел заметить, лишь прологом к его в прямом смысле слова падению…
Он вдруг застыл с занесенной ногой, подобно статуе Голиафа, и уставился на своего Давида, принимающего муки посреди дороги. Это был большой черный жук, беспомощно барахтавшийся на спине. Он отчаянно сучил в глине всеми своими лапками, тщетно пытаясь перевернуться.
Метеоролог стоял над ним, отдуваясь, и от его дыхания колебались в пшеничном поле колосья. Ему было невдомек, что говорит он вслух:
— Отними у человека его достоинство — и останется такой вот жук. Я и есть этот жук.
Перед его глазами неотвязно вставали эпизоды вчерашнего пира.
Свадебное веселье в разгаре. Он добросовестно проглотил все, что ему навалили на тарелку, запивая то и дело вином. Те из гостей, что на него ставили и выиграли, с признательной улыбкой похлопывали его по плечу. Временами он искоса поглядывал на дочь тракториста и, озадаченный, читал на ее лице выражение не восхищения, а скорее ужаса. Он чувствовал, что уже не повинуется себе. Желудок у него набит, как до предела надутая шина. Надо бы распрямиться, расслабить живот, тогда авось полегчает. Он вытягивается на стуле, откидывается назад, и вдруг… спинка трещит, и он неудержимо валится навзничь: стул не выдержал его тяжести. Глухой грохот сразу привлекает внимание пирующих, все оборачиваются, встают, вытягивают шеи, впиваются взглядами в лежащую тушу. Он с кривой улыбкой просит извинить его, не обращать внимания, сейчас он встанет, сейчас… Его локоть упирается в пол, но в мышцах какая-то вялость, он не может совладать со своим туловищем. Помогает себе ногой, но в результате его тело описывает круг в той же позе. Лихорадочно работая руками и ногами, он отрывается наконец от земли, но тут же валится обратно, придавленный тяжестью живота. Гости сбегаются к нему, обступают тесным кольцом, кто-то начинает смеяться, и вот смех расходится кругами и растет, как лавина, а когда сквозь толпу пробивается обескураженный тракторист и хочет ему помочь, того все оттаскивают с криком: оставьте его, пусть поднимется сам! А ему никак не удается найти опору для рук, они скользят, он стискивает зубы и отрывает наконец голову от пола, но не удерживает ее и больно ударяется затылком. Он ерзает на спине взад и вперед, безнадежно пригвожденный к полу, уже совершенно не управляя своими движениями, отрывисто вскрикивает и беспомощно выбрасывает то руки, то ноги, половицы под ним гладкие и ровные, а над ним пустота и не за что ухватиться, наконец, сдавшись, он умоляюще кричит:
— На живот, на живот переверните, поднимать не надо, переверните хотя бы на живот!
— Жук! — кричит какой-то мальчишка, пробравшийся между ног старших. — Жирный жук! Хрущ!
Смех все растет, переходит в оглушительный гогот, безжалостно вдавливает его в землю. Громче всех ржут пьяные — их тут великое множество, — но еще громче смеется дочь тракториста. Он глядит на них снизу вверх и видит их безмерную жестокость. Ему хочется расплакаться от унижения, но это будет еще унизительней. Он слышит, как гости из соседних деревень спрашивают:
— Господи, что это за пузан?
Пьяный голос отвечает:
— Это пан управляющий, который не умеет предсказывать погоду.
Он закрывает глаза, ему хочется умереть, а еще больше — всех их поубивать. Но сначала нужно подняться. Чьи-то руки хватают его под мышки, волокут как мешок. Вот он уже пытается встать на колени, вот уже с громкими стонами встает на трясущиеся ноги. Его спаситель — тракторист, он со злостью отряхивает его, а потом поворачивает к дверям:
— Вам лучше уйти отсюда, пан управляющий. — И поспешно выталкивает на лестницу. — Бегите домой, так вас…
Расплющив жука в склизкое пятно, он двинулся дальше, преследуемый все тем же мучительным видением, смехом и все завершающим оскорбительным приговором:
— Господи, что это за пузан?