Он слез со скрипучего фанерного ящика, на ходу вытер рот тыльной стороной ладони.
— Ах ты мой герой! — приветствовала мужа Тонка, все еще укачивая проснувшегося Вило. — Как от тебя мышами несет!
— Еще бы не несло! — огрызнулся Ротаридес. — Помнишь, как Вило описался в автобусе у меня на руках? Теперь то же самое со мной проделала кошка.
— Бедняжка! — засмеялась Тонка, отдернув на всякий случай руку от мужниной куртки. А когда опрыскивала царапину жидким пластырем, внезапно встревожилась:
— Черная кошка! Она ведь черная была, да?
— Ну и что?
— Надо было ей нам попасться именно сегодня. Только бы это не оказалось дурной приметой…
6
После долгих звонков дверь наконец приоткрыли, но всего лишь на длину цепочки, удерживающей ее с внутренней стороны. Подозрительный мутный старухин глаз, колючий, как булавка, несколько раз смерил Ротаридесов с головы до ног. Наконец звякнула защелка цепочки, и дверь распахнулась.
— Здравствуйте! Вот мы и пришли посмотреть квартиру, — весело, но не совсем уверенно проговорил Ротаридес.
Тонка улыбнулась робко и виновато, как бы извиняясь, что выступает в роли просительницы. Ей было жалко Вило, они оставили его перед домом, пристегнув ремнями в прогулочной коляске. Ротаридес настоял на том, чтобы не брать его с собой наверх. Может быть, позже, в зависимости от того, как пойдет дело. После рассказа старухи о посетителе с ребенком в коляске вторгаться всем семейством было бы неблагоразумно.
— Вас послала пани Ничова? — зловеще спросила Траутенбергерова. Ни один мускул не дрогнул на ее узком изможденном лице, она и бровью не повела, словно впервые видела Ротаридеса.
Забыла! Ротаридеса охватил страх, словно он столкнулся с необъяснимым физическим явлением.
— Пани Траутенбергерова! Вы же вчера были у нас, помните? Ястребиная улица, квартира на первом этаже. Вас привела дворничиха…
Очевидно, старуха что-то вспомнила. Сердитое выражение сменилось бессильной, больной улыбкой.
— Вы на меня не обижайтесь. У меня столько народу перебывало!
— Так вы позволите нам посмотреть?
— Проходите, проходите. У вас ведь однокомнатная квартира, не правда ли?
Тонка хотела было ответить, но у нее словно пропал голос. Она взглянула на мужа, в глазах ее выразилось удивление, тревога и смутное недоброе предчувствие.
Первым делом Ротаридес приметил ручку, видимо на двери в уборную, бог весть почему обмотанную толстой тряпкой, которая в свою очередь была перевязана алюминиевой проволокой. Пол и стены в прихожей безобразно голые, давным-давно не крашенные, а стены к тому же еще и закопченные. Поначалу они решили, что в прихожей царит полумрак. Такое впечатление создавал черный сальный налет на стенах; впрочем, где повыше, было посуше и побелее. Сквозняком распахнуло дверь ванной, оба невольно заглянули туда и не поверили своим глазам: ванна, облицованная голубым кафелем, была доверху заполнена песком, из которого торчали зеленые ростки петрушки, моркови и еще чего-то непонятного, а в дальнем углу пестрела груда всякой всячины, вероятно — хотя об этом не хотелось и думать — просто какие-то отбросы. Оттуда тянуло гнилью, канализацией, впечатление усугублялось клокотанием воды в стоке раковины. Старуха невозмутимо прикрыла дверь и заковыляла в глубину квартиры — все в том же кургузом выцветшем платье, что и вчера, — носком войлочного тапка отшвырнув с дороги детские ботинки, облепленные засохшей грязью.
На пороге общей комнаты подвальный дух сменился тухлым смрадом непроветриваемого, загаженного жилья, а серый полумрак прихожей — желтоватым полусветом из-за спущенной шторы, заменяющей гардины и занавески. С улицы в заляпанное полотно шторы било солнце, старуха словно боялась впустить внутрь яркий, беспощадно разоблачительный солнечный свет.
— Я больше не выдержу! — шепотом взмолилась Тонка. — Меня мутит.
— Терпи, — прошипел Ротаридес, крепко сжимая ей локоть. — Не забывай, зачем мы сюда пришли.
Они тупо наблюдали, как старуха смахивает с табуретки скомканное тряпье; она предложила Тонке стул с резной спинкой, а сама опустилась на железную кровать возле двери. Постель была не застлана, на матрасе лежало цветастое одеяло без пододеяльника, из розовой подушки выбивалось перо.
— Давай не будем садиться! — прошептала Тонка. — А то мы здесь застрянем.