— Нисколько, — удивленно замотал головой Ротаридес.
— Хм… должно быть, побоялась с вас просить. Ждала, ждала, а когда вы сами не предложили, заявила, что не уедет из квартиры ни за что на свете. Так я говорю?
— Примерно, — кивнул Ротаридес.
— А мне показалось иначе, — отрезала Тонка.
— Пани золотая, — повернулась к ней Рошкованиова. — Верьте слову, она за грош готова удавиться. Люди говорят, матрасы у нее битком набиты сотенными, а при этом… да вы сами видели, какая у нее грязища. Как только сыграет она в ящик, в этих матрасах, право слово, целый клад отыщется. Кто бы к ней ни пришел, она рассядется на постели, ровно клуша, не иначе как боится… При вас тоже небось на кровати сидела? Даже мальчонку близко не подпускает…
— Ладно, ладно, — оборвала ее Тонка, — нас это не касается. Если бы мы знали, что она за человек, и не подумали бы идти к ней.
Вынув из кармана чехольчик с ключами, она протянула их мужу, а сама взяла Вило из коляски на руки, давая недвусмысленно понять, что разговор окончен. Однако у самых дверей квартиры Рошкованиова с заискивающей улыбкой снова загородила им дорогу.
— Извините, можно задержать вас еще на минутку? Я только сбегаю принесу тут одну вещь. Мне бы лучше с вашим мужем…
— Пожалуйста, — буркнула Тонка и ушла с Вило, между тем как Ротаридес нерешительно мялся на пороге.
Забыв оставить дома молитвенник, старуха выбежала на площадку с листком белой бумаги в руке и протянула его Ротаридесу.
— Что это такое? — ошеломленно спросил он, пробежав несколько строчек, выведенных печатными буквами.
— Да у меня тут все написано, мол, я женщина порядочная, и никто из жильцов не имеет ко мне никаких претензий, — защебетала Рошкованиова. — Все из-за этой… — Она кивнула в сторону двери соседки Твароговой. — Возьму и отнесу бумагу в национальный комитет. Мне уже многие подписали…
Ротаридес молча взял из прихожей валявшуюся там ручку, приложил листок к двери и внес свою аккуратную подпись в столбик неразборчивых фамилий. Старуха даже засветилась от признательности и беспрерывно кланялась.
— Вы благороднейший человек, пан Ротаридес! Ваша жена должна быть счастлива, что у нее такой муж… Между прочим, я говорила вам, что ко мне приедет дочка из Будапешта?
— Говорили, — промямлил Ротаридес и захлопнул дверь. В прихожей прислонился к двери и облегченно вздохнул. — Сегодня мне чудится, Тонка, что весь мир заполонили старые люди… И средняя продолжительность жизни все возрастает и возрастает. Хороша перспектива!..
Но это был еще не конец. Не прошло и получаса, как раздался звонок, и перед Ротаридесом предстала по-военному подтянутая, строгая Тварогова с точно таким же, что и Рошкованиова, манифестом в руке.
— Если вы считаете, что я женщина порядочная и ничей покой в доме не нарушаю, то подпишитесь!
И Ротаридес взял ручку и расписался, правда, менее старательно, чем в первом случае. Вот так из вежливости и становятся оппортунистами, заключил он со вздохом.
После обеда на скорую руку, прошедшего в молчании и даже без обычных выкрутасов Вило, Ротаридес стал рыться в книгах на шкафу, и ему на голову посыпалась целая груда небрежно уложенных томов. При падении один из них раскрылся, Ротаридес поднял его и машинально прочел:
«Старуха, как и всегда, была простоволосая. Светлые с проседью, жиденькие волосы ее, по обыкновению жирно смазанные маслом, были заплетены в крысиную косичку и подобраны под осколок роговой гребенки, торчавшей на ее затылке. Удар пришелся в самое темя, чему способствовал ее малый рост. Она вскрикнула, но очень слабо, и вдруг вся осела к полу, хотя и успела еще поднять обе руки к голове. В одной руке еще продолжала держать «заклад». Тут он изо всей силы ударил раз и другой, все обухом и все по темени…»
Ротаридес закрыл книгу в черно-желтой обложке с изображением зарешеченного окна, стиснутых рук и лежащего навзничь человека и взглянул на заглавие: «Преступление и наказание». Его бросило в жар, охватил настоящий ужас: что за вздор? Почему именно сейчас это попало мне в руки?
— Что ты там наделал? — Тонка выглянула из ванной, где собиралась снова стучать на машинке.
— Ничего особенного. — Он быстренько водворил Достоевского на прежнее место и, стоя на коленях, собрал остальные книги.
— Почему у тебя все валится? Хуже маленького, — упрекнула Тонка.