Так вот, тронулся наш обоз прямо на восток, к Царицыну, потом на юг, к устью Волги-матушки, потому что отец хотел сначала увидеть ее, а уж потом искать, где бы осесть постоянно. Двигались мы медленно и через пять дней достигли астраханских степей. Много я успел повидать равнинных земель, но эта степь ни с чем не идет в сравнение, такая она гладкая и ровная, будто стол. И пусто вокруг, ни души не видать, прямо страх берет, до чего пусто. На третий день подлетели к нам на рысях какие-то чудные люди. Сначала мы приняли их за разбойников и порядком испугались: кони низкорослые и жилистые, всадники тоже низкорослые и держатся без седел, а сами с головы до ног одеты в шкуры мехом наружу, хотя жара стоит, как в бане, — и сапоги, и штаны, и куртки, и островерхие шапки — все у них меховое. Окружили они нас, крик подняли, залопотали на каком-то непонятном языке, осмотрели возы, а когда увидели, что мать кормит Стоила, начали ухмыляться и подталкивать друг друга локтем. Отец полез за пояс за пистолетом, но до стрельбы дело не дошло, — разглядев, что требовалось, меховые люди повернули нас на восток, где виднелись повозки и шатры. Подъехав, мы увидели, что у первой распряженной повозки на кожаном складном стульчике сидит рыжий толстяк с длинными густыми бакенбардами, промеж которых торчит мясистый красный нос… Так состоялась наша первая встреча с человеком, которому предстояло сыграть важную роль в моей дальнейшей судьбе. Мы спешились и выстроились в ряд перед толстяком, с первого взгляда было видно, что он тут главный. Он принялся на ломаном русском языке расспрашивать, кто мы такие, куда путь держим и зачем. Отец объяснил, кто мы такие, но толстяк ничего не понял — откуда ему было знать, что где-то далеко на юге живут какие-то болгары. Но когда отец сказал, что мы едем из станицы Нижне-Чирской, глаза его засверкали, видно, ему тоже приходилось гостить у донских казаков и отведывать их самогон, это и по носу было видно. Слово за слово и разговорился толстяк, а сам глаз с отцовского жеребца не сводит. Откуда, мол, у тебя, молодец, эта лошадь? Отец объяснил. «Продаешь?» — «Это подарок нижнечирского атамана Петра Кривоноса». Очень уж хотелось рыжему забрать себе нашего Стеньку, но, услышав, чей подарок, он поостыл. С казаками в этих краях шутки плохи. «Ну, — говорит, — что же вы дальше будете делать? Здесь охотничье имение графа Кушелева-Безбородко, у нас большая нужда в людях, хороших наездниках. Хочешь — распрягай возы и оставайся, место будет всем, и для этот мальчик, — показал он на меня, — и другой мальчик, и девочка, и все ребята. Я вас не обижать, граф платит хорошо и деньги не жалеет, особенно если человек работать хорошо. Мое имя, — говорит, — Шарль Иванович Лабуре, управляющий графа. Когда граф в Санкт-Петербурге, я здесь царь и государь». Из всей этой невразумительной речи мы поняли, что здесь, может быть, и ждет нас счастье, здесь нам было суждено вить новое гнездо. Распрягли мы коней, и тут произошло нечто такое, чего мы до тех пор не видывали. Шарль Иванович сытно поел, выкурил трубочку и потом подал знак одному калмыку, — оказалось, что низеньких людей в шкурах зовет калмыками. Человек протрубил в воловий рог, богато увитый серебром. Эх, как поскакали калмыки по степи, а зачем и куда — один бог ведает, мне-то показалось, что они мотаются туда-сюда да гоняются за ветром. Оказалось, что это — охота на лис, и охоту эту завел Шарль Иванович, до него таких развлечений не знали в этих местах.
А теперь расскажу про Шарля Ивановича всё, что я узнал уже потом, когда стал его правой рукой и доверенным лицом. Сержант месье Лабуре пришел в Россию в 1812 году вместе с Наполеоном брать Москву. Москву он действительно взял, но что толку от горящей Москвы, не найти ни мадемуазель, ни мадам, ни bon repas[1], по его собственным словам. Печальнее всего было то, что бог лишил его возможности снова увидеть милую Францию. Когда Великая армия при отступлении застряла в смоленских снегах, — ай-ай-ай, какой глубокий снег, — его взяли в плен казаки капитана Дениса Давыдова, и слава богу, что взяли в плен, потому что иначе он в своих сержантских сапожках погиб бы от холода. В те времена тыловыми службами кутузовской армии ведал граф Кушелев-Безбородко, отец нынешнего графа, на чем и нажил миллионы, на которые потом накупил земель в Малороссии и низовьях Волги, — un homme très riche, très riche[2], почтительно повторял Шарль Иванович, — и всех пленных французов передали под его начало. В то время среди дворянских семей пошла мода брать к себе в усадьбы на довольствие по одному — по двое французских пленных, чтобы те взамен учили дворянских барышень французскому языку, а если малограмотны, служили бы экономами и поварами, — совсем другое дело, когда позовешь в гости соседей-помещиков, а у парадных дверей их встречает настоящий француз. Сержант Лабуре, человек с величественной осанкой, — в кирасирских полках императора служили только исполины двухметрового роста — пришелся по нраву самому графу Безбородко, который питал пристрастие ко всему огромному. И супруга его, графиня Наталья (о ней пойдет речь дальше) была рослая, как кобыла, и кучера у него были все бородатые сибирские голиафы. Графский француз должен был подходить по ранжиру ко всему остальному, и сержант месье Лабуре полностью отвечал этому требованию. Сначала его приставили к барышням и графскому сынку учить их французскому, однако его речь не отличалась особой изысканностью, и среди изящных выражений нет-нет, да и проскальзывало соленое унтер-офицерское словечко. Кроме того, уже на второй неделе он стал приударять за одной из гувернанток, которая к тому же оказалась любовницей графа. Его тут же командировали из графского дома в Санкт-Петербурге в подмосковное имение графини, но и оттуда скоро прогнали — где уж было утерпеть молодому французу, когда кормят тебя до отвалу, а вокруг столько смазливых горничных, одна из которых, самая красивая, оказывается на грех любовницей графского сынка, нынешнего графа. Вот и посадили его на тройку и отправили сюда, в охотничье имение под Астраханью, где живут одни калмыки и дикие калмычки, а поди пристань к калмычке — сразу напорешься на острый нож. Правда, тут мосье Лабуре управляющий, все к его услугам, власть у него большая, денег сколько угодно, так что он с самого Кавказа выписывает молодых черкешенок, черкесы охотно меняют их на коней, а тут коней прорва. Какие тут еще могут быть развлечения, чем еще развеять тяжкую азиатскую скуку, разве что вот охотой на лис, к которой калмыки пристрастились и которая превращается в настоящий праздник для всех.