— Умиротворяющее, — перевел Эдер.
— Умиротворяющее. Из своего окна она порой может увидеть оленей, а как-то даже пробегала парочка койотов.
— Данни почему-то всегда любила койотов.
Данни — Даниель Эдер Винс, жена отлученного от профессии юриста, дочь судьи, который стал тюремной пташкой. Поскольку тема койотов истощилась, Винс ждал очередного вопроса Эдера, догадываясь, каким он по логической раскладке должен быть.
— Что говорят врачи?
— Им свойственен осторожный оптимизм. Но поскольку они получают наличными шесть тысяч ежемесячно, чего иного можно от них ожидать?
— Но к тебе это не относится.
— Я всего лишь, — голос Винса дрогнул, — всего лишь посыльный. Каждый месяц пятнадцатого числа я езжу туда и передаю конверт людям, которые слишком вежливы, чтобы считать деньги в моем присутствии. Пока они пересчитывают их, я жду в маленьком зале для свиданий с большим живописным окном. Они приводят Данни. Она сидит в дальнем конце стола со своей привычной улыбкой на губах, словно ты — самое удивительное создание в ее жизни. А потом она говорит: «Кто вы? Не думаю, чтобы я вас знала.»
Закрыв глаза, Эдер растер их и переносицу большим и указательным пальцами.
— А может, она просто обманывает, а? — сказал он, открывая глаза и щурясь, как бы поняв, что признание этого факта еще хуже, чем его отрицание.
— Не уверен. Послушав пару месяцев «кто-вы-такой?», я начал излагать ей, что я Уоррен Битт или Джерри Браун — которых она тоже вроде не знала — или даже Брюс Спрингстин. Но она твердила лишь одно: «Не думаю, что я вас знала».
— Черт побери, Келли, — сказал Эдер, поворачиваясь к столу; он решил было плеснуть себе еще глоток бурбона, но передумал и налил полный стакан, который тут же выпил и снова повернулся к Винсу: — Думаешь, меня она узнает?
— Можем выяснить.
— Думаю, что нет.
Винс кивнул.
Решив, что после услышанного ему нужно еще выпить, Эдер кинул в стакан еще несколько кубиков льда. Наполнив его бурбоном, он спросил:
— Ты рассказывал ей о Поле?
— Тринадцатого апреля прошлого года — через день после того, как все это случилось, — я привез конверт на два дня раньше. Мы с ней снова расселись за столом в маленьком зале для свиданий. За окном, ярдах в тридцати, прошла пара оленей, и она смотрела на них и улыбалась.
— И что ты ей тогда сказал?
— Что-то вроде: «Твой брат Поль застрелился прошлым вечером в борделе в Тихуане».
— И что?
— И ничего.
Вздохнув, Эдер медленно и осторожно опустился на стул, словно его мучила какая-то сильная непонятная боль. Он сидел, склонившись вперед, поставив локти на колени и держа стакан в обеих руках и не сводил глаз с ковра.
— Дарвин Лум…
— Начальник тюрьмы.
Эдер кивнул, не поднимая глаз.
— Он сказал мне, что это было самоубийство, еще не сообщив о твоем звонке из Ла-Джоллы. Наверное, старался подготовить к шоку. И знаешь, что я ему ответил? — Эдер поднял глаза от ковра и грубо передразнил свой собственный голос: «Мой сын никогда не лишит себя жизни. Только не мой сын.» С горечью, направленной в свой адрес, он тряхнул головой и снова принялся изучать ковер. После долгого молчания, Эдер опять поднял голову и сказал неожиданно усталым голосом: — Так расскажи мне толком, что там произошло, Келли. Только не ту чушь, что ты нес по телефону.
— Ты прав. Это была чушь.
— Ты боялся, что тебя записывают?
— Или что тебя.
— В письмах ты был не лучше. На то были причины?
— Причины были.
— Хотел бы послушать, — вздохнул Эдер.
— Копы в Тихуане утверждали, что, когда все это случилось, Пол был один в своей комнате наверху. Они также говорили, что он заказал двух девочек. Когда я добрался туда из Ла-Джоллы, один из копов представил мне то, что, по его словам, было показанием под присягой этих девочек, которые к тому времени уже исчезли и, скорее всего, навсегда. Из их показаний следовало, что они только поднимались наверх в номер Пола, когда услышали выстрелы.
— Почему они вызвали именно тебя… полиция Тихуаны?
— В бумажнике у Пола была визитная карточка с припиской «связаться в случае необходимости». Отпечатанные на ней твое имя, старый адрес и телефон были перечеркнуты. С тыльной стороны карточки были мои данные.
— Так как эти в Тихуане изложили тебе все происшедшее?
— Они сказали, что он засунул себе в рот сорок пятый калибр и дважды нажал курок.