По-прежнему не отрывая глаз от стола, она продолжила:
— Должно быть, сегодня у меня было четыреста или пятьсот посетителей. Я открыла в восемь, а закрыла заведение в четверть третьего, что-то вроде. Девять из ребят, что заходили выразить свое соболезнование по поводу смерти Норма, пытались затащить меня в постель. Все женаты. Его хорошие друзья. И когда сегодня днем я показывала вам и Винсу комнаты, я решила было не возвращаться в «Орел».
— Сегодня вы приобрели неоценимый урок, — сказал Эдер. — Подонки встречаются повсюду.
— Я живу в этом городе четыре года, пошел пятый; так долго я нигде не оседала. Я знала тут кучу людей, и потому что была женой Норма, да и потому что еще раньше работала у него. Но он был единственным моим настоящим другом тут — и вот он мертв. Я закрылась сегодня вечером, и, когда сидела за стойкой с джином с тоником, которого не люблю, думая как мне протянуть до утра, кто-то постучал в дверь — а было уже без четверти три.
Она подняла глаза на Эдера, словно ожидая от него поддержки или одобрения. Эдер кивнул и спросил:
— Вы открыли дверь?
— Ну, сначала я подошла и спросила, кто там… понимаете, было уже поздно, а у меня лежала выручка за весь день, и я опасалась. Догадайтесь, кто это был.
— Представления не имею.
— Б.Д.
— Мэр?
— Ага, и она зашла узнать, не хочу ли я переночевать у нее или вообще остаться у нее, сколько мне надо. И вы знаете, что я сделала?
— Вы заплакали.
— Разрыдалась как ребенок. Но она была внимательна и добра, как только она может быть, и вроде поняла меня, когда я сказала, что не могу остаться у нее.
— Почему же?
— Не знаю. Может, потому, что я все время думаю: что бы я сказала Норму? Имеет ли все это какой-то смысл?
Эдер сказал, что, по его мнению, имеет.
— И вот когда я, наконец, села в машину и направилась домой, мне внезапно пришло в голову, что я и сама как в тюрьме. То есть, словно бы провела год или два сама по себе в той комнате на втором этаже. Словно бы по приговору или что-то такое.
— Конечно, это не так, — не согласился Эдер. — По крайней мере, пока.
— И все же я себя так чувствую, — сказала она, уставясь в дальний угол кухни. Она все еще не отводила от него глаз, когда спросила: — Так хотите спать со мной этой ночью?
— Почему я?
Она посмотрела на него с полной серьезностью и сказала:
— Вы симпатичный человек, вы старше меня и, поскольку я сама попросила вас, не дожидаясь ваших действий, значит, я сама вас выбрала, не так ли? И если я сделала такой выбор, значит, я должна выбраться из своей тюрьмы.
— Это также означает, что вы могли бы выбрать кого-то другого.
— Мы ничего не будем делать — ровным счетом, ничего — если вы не захотите. Просто я хочу проснуться и почувствовать кого-то рядом. Кого-то симпатичного.
— Я очень польщен.
Она улыбнулась в первый раз — легкая, еле заметная улыбка.
— А я-то ждала, что вы скажете, мол, спасибо, нет, Вирджиния.
Эдер улыбнулся ей в ответ.
— Но если каким-нибудь вечером вы почувствуете то же самое желание…
Она медленно поднялась и остановилась, с интересом глядя на него сверху вниз:
— И вы предоставите мне еще одну возможность, не так ли?
— Я не могу давать вам то, что у вас уже есть.
Она еще раз улыбнулась, на этот раз более доверительно.
— Я подумаю об этом, мистер Эдер, — и покинула кухню.
Встав, Эдер собрал тарелки, чашки, столовое серебро и поставил все в раковину. Пустив воду и добавив шампунь, он заставил себя медленно и тщательно промыть каждую тарелку, чашку, вилку, ложку и нож. Это занятие позволяло ему думать о том, как он будет сидеть на краю постели в комнате Вирджинии Трис, неторопливо снимая с нее одежду, одну вещь за другой.
Покинув однокомнатные апартаменты молодого высокого полицейского, который регулировал движение на трассе Нобеля, где были убиты Айви Сеттлс и женщина-фотограф, Дикси Мансур отправилась домой в Санта-Барбару, где жила в районе Монтечито. Они с Парвисом располагались в обширном сельском доме с крышей из синей черепицы, окруженным высокой, в двенадцать футов, изгородью.
Всовывая закодированную пластиковую карточку в щель, чтобы открыть ворота, она попыталась припомнить имя молодого полисмена. То ли Шон, то ли Майкл, прикинула она, решив, что он так молод, что родился в то время, когда детей было принято называть Шонами и Майклами. Но лучше всего ей запал в память тот беспорядок, который был в его комнате.
Миновав ворота, она погнала свой «Астон-Мартин» по бетонной дорожке к гаражу на четыре машины. Чтобы поднять его ворота, она нажала кнопку под приборной доской. Когда створки приподнялись, она, въехав внутрь, поставила свою машину рядом с белым «Роллс-Ройсом» Парвиса Мансура.