Лум был грузным человеком лет около пятидесяти, с вытаращенными от базедовой болезни глазами, с на удивление гладким лицом и редкими седыми волосами, сквозь которые просвечивала розоватая кожа черепа. Закончив расписываться, он закрыл ручку колпачком, аккуратно сложил в стопку все девять страниц бланков, поднял на Эдера глаза и показал ему на складной пластиковый стул.
Заняв указанное ему место, Эдер стал ждать слов, которые был обязан сказать ему начальник тюрьмы. Секунд девять или десять Лум молчал, лишь ухмыляясь и выразительно глядя на него. Затем заговорил тоном обвинителя.
— Я по-прежнему хотел бы получить откровенный ответ на вопрос: почему семь месяцев назад вы отказались от условно-досрочного освобождения?
— Со всем этим мы уже покончили.
— Мне смешно вас слушать.
— Может, на этот раз мы попробуем прибегнуть к методу катехизиса, — вздохнул Эдер.
— Прекрасно. Мне всегда нравилось общение в виде вопросов и ответов. Простые ответы на точные вопросы.
— Первый вопрос, — начал Эдер. — Почему я тут оказался?
— Вы преступник, осужденный за уклонение от уплаты федеральных налогов.
— И все преступники такого рода приговариваются к отбытию наказания в федеральной тюрьме особо строгого режима?
— Лишь в том случае, когда остается надежда еще что-то выжать из них.
— Куда обычно посылают нарушителей налогового законодательства?
— В федеральные учреждения в Пенсильвании, Флориде, Техасе и Алабаме — разве что в Алабаму отсылают особо преуспевающих неплательщиков.
— Так почему же я оказался здесь?
— Потому что не удалось доказать, что вы тайно присвоили миллион долларов — или, по крайней мере, половину от них.
— И что после этого случилось?
— Вас прихватили за уклонение от уплаты налогов, что вы не смогли опровергнуть и косвенно признались в нем.
Эдер снова уставился на голову черного мишки, который был слишком юн в момент гибели, после чего предложил:
— Давайте вернемся к вашему первоначальному вопросу.
— Почему вы отказались от освобождения под честное слово?
— Перед кем я должен отчитываться, когда сегодня выйду отсюда?
— Ни перед кем.
— А кому я должен был бы докладываться, если бы семь месяцев назад вышел под честное слово?
— Какому-нибудь полицейскому по надзору, может, вдвое младше вас.
— И что произошло бы, будь я обвинен в нарушении условий освобождения под честное слово — пусть даже минимальном?
Еще одна ухмылка заставила пойти морщинами лоб Лума, когда он откинулся на спинку кресло.
— Вы хотите сказать, вам бы подстроили нарушение правил, чтобы они могли еще раз попытаться выжать из вас подробности того дела со взяткой — так?
Эдер лишь улыбнулся. Лум отвел глаза.
— Ну, если бы они прихватили вас на ложном обвинении в таком нарушении, чего я не могу отрицать, в таком случае мы получили бы удовольствие снова увидеть вас тут. — Он посмотрел на Эдера, сдерживая улыбку. — А теперь у вас есть право сказать: «Я отбыл свой срок».
— Я отбыл свой срок, — повторил Эдер.
В ходе последовавшего молчания выражение лица Лума изменилось с почти дружелюбного на равнодушное. И когда он, наконец, заговорил, почти не шевеля губами, голос был ровен и монотонен. Он пробыл здесь столько времени, понял Эдер, что даже говорит, как заведенный.
— Расскажите мне о ваших отношениях с Бобби Дюпре, — словно чревовещатель, не шевеля губами, попросил Лум.
— С кем?
— С тем головорезом, который на пару с Локо бьет лампочки.
— Что именно относительно его?
Лум уставился на Эдера, и в голосе его появилась хрипотца.
— Он в больнице со сломанной левой рукой и, возможно, с повреждениями внутренних органов.
— Мне очень жаль, что его постигли такие неприятности, — без малейших признаков раскаяния произнес Эдер.
— Мы нашли его в душевой для освобождающихся.
— Да?
— Да, и последним, кто пользовался душевой до того, как его там нашли, были вы.
— Невозможно.
— Почему?
— Потому что последним, кто пользовался душевой, был тот, кто сломал руку мистеру Дюпре, а это для меня совершенно невозможно, принимая во внимание мой возраст и размеры мистера Дюпре.
— Гребаный адвокатский треп.
Эдер вежливо кивнул, словно принимая этот небольшой, но заслуженный комплимент.