— Вы любите живопись? — поймала его взгляд Литовская.
— Очень, но такое я вижу впервые.
— Это рисовал отец. Он всегда говорил, что нет ничего прекраснее и величественнее льдов.
— Мне трудно судить, но то, что я вижу здесь, очень здорово. И страшно. Только теперь я понял Амундсена. Помните, он сказал: «Человек может привыкнуть ко всему, кроме холода». На них даже глядеть зябко.
— Я привыкла, — Литовская сняла очки, — привыкла и полюбила этот Север.
— А разве есть другой?
— Конечно. Каждый все воспринимает индивидуально, даже ваш визит. — В голосе ее не было прежней растерянности.
— Я понимаю вашу ироничность, но хотел бы заметить, что наша служба не менее важна и полезна, чем любая другая. Только вот нарисовать нам нечего.
— А как же ваши типажи? Система Ломброзо?
— Слава богу, в нашей стране отменили галереи ужасов. Пусть люди лучше смотрят хорошую живопись. Так вот, — Муравьев улыбнулся, — мы и размялись. Теперь перейдем к делу. Кстати, вы позволите мне снять полушубок?
— Ради бога, если вы не замерзнете, глядя на пейзажи.
Игорь снял полушубок, аккуратно положил его на стул.
— Зоя Геннадьевна, вам известна женщина по фамилии Валиева?
— Зульфия? Ну, конечно.
— Откуда вы ее знаете?
— По Баку. Мы были с теткой в эвакуации. Там с ней и познакомились. Она милая. Зульфия очень помогла нам.
— То есть?
— Тетка у меня больна, а Валиева — управляющая аптекой. Сами понимаете, лекарства сейчас — страшный дефицит.
— Чем было вызвано ее особое расположение к вам?
— Видимо, магической силой фамилии. Дочь героя и всякое такое.
— Значит, она оказывала вам услуги?
— Да, Валиева, я уже говорила, приняла в нас участие… — Литовская замолчала, подыскивая нужные слова.
— Вы должны рассказать мне все.
— Поймите. Эвакуация. Чужой город. Цены на базаре дикие. Тете Соне врач прописал усиленное питание…
— Она помогала вам продавать вещи?
— Да, я ей отдавала мамины украшения, и она приносила нам продукты. Мясо парное, фрукты, рис. Она даже плов нам готовила.
Игорь на секунду представил себе чужой город и эту хрупкую до беззащитности женщину в очках, вырванную из привычного мира натертых до блеска полов, книг, акварелей и фотографий. Он вспомнил рассказы матери и сестры, вернувшихся из эвакуации, и вдруг увидел Валиеву как живую, вернее, не ее, а только руки, перебирающие украшения. Ведь для того, чтобы купить племянникам молока, его мать отдала в такие же жадные руки единственную их ценность — именные золотые часы отца. Он увидел все это и поверил Литовской. Сразу, прочно и до конца.
— Как вы вернулись в Москву? — спросил он.
— Я написала начальнику Главсевморпути. Он был другом отца.
— Вы переписывались с Валиевой?
— Да.
— Вам известен ее адрес?
— Конечно. Баку, Параллельная улица, дом тринадцать.
— Как она очутилась у вас в Москве?
— Первый раз полгода назад возникла как фея из сказки. Привезла массу вкусных вещей и лекарства для тети.
— Ее знакомые бывали у вас?
— Да. Какой-то представитель из Баку, Илья Иосифович, кстати, очень неприятный человек. Представьте себе, он обошел всю квартиру, все ощупал и о цене справлялся. Потом он постоянно, если не ел и не пил, насвистывал какой-то пошловатый мотивчик. Очень противный.
— Была ли Валиева с ним близка?
— Вы хотите сказать?..
— Именно.
— По-моему, да.
— Почему вы так решили?
— Она часто у него ночевала.
— Логично. Она куда-нибудь звонила по телефону или, может быть, ей кто-нибудь звонил?
— Она звонила часто в Главмосаптекоуправление, она же в командировку приезжала.
— Что Валиева делала вчера?
— Она куда-то ушла. Да, извините, я совсем забыла, к ней приходил летчик.
— Полковник? — с надеждой спросил Игорь.
— Нет, что вы, он же молоденький, такой худенький, маленький, а имя у него Батыр, — Литовская улыбнулась, — он даже зайти в комнату стеснялся. Они договорились в коридоре.
— О чем?
— Он командир транспортного «Дугласа», они сегодня улетали утром и брали Валиеву с собой.
— Извините, я могу воспользоваться телефоном?
— Пожалуйста, пройдите сюда.