Выбрать главу

Хруцкий Эдуард

Четвертый эшелон

Эдуард Анатольевич Хруцкий

Четвертый эшелон. 1945

Повесть

Составившие роман хронику повести объединены одним героем и рассказывают о работе московской милиции в годы Великой Отечественной войны (Комендантский час", "Тревожный август" и "Четвертый эшелон" удостоены республиканской премии имени Николая Кузнецова и премии на всесоюзном конкурсе МВД СССР и Союза писателей СССР "На лучшее произведение о советской милиции".

МОСКВА. 10-15 января

-------------------

ДАНИЛОВ

Ветер разогнал облака, лопнувшие словно мыльная пена, и тогда показалось солнце, круглое и нестерпимо яркое. Пронзительно засиял снег на крышах, а окна домов стали багрово-красными, как при пожаре. Казалось, что горит вся улица сразу.

Данилов открыл форточку, и мороз клубами пара ворвался в комнату. Тонко и легко зазвенели шары на елке, резче запахло хвоей. На старом градуснике за окном ртутный столбик застыл между цифрами "девятнадцать" и "двадцать".

Январь начался круто. Почти бесснежный, солнечный и яркий, он принес в Москву мороз и безветрие. Иван Александрович подождал еще несколько минут и захлопнул форточку. Все, теперь елка будет пахнуть хвоей несколько часов, и этот запах, пробиваясь сквозь тяжелый дым папирос, напомнит ему сегодня о детстве и тихих радостях.

Теперь надо поставить на столик, рядом с креслом, пепельницу, положить папиросы, сесть поудобнее и взять книгу.

Пять дней назад его вызвал начальник МУРа. Идя по коридору и готовясь к предстоящему разговору, Иван Александрович перебирал в уме все возможные упущения своего отдела и мысленно выстраивал схему беседы, проговаривал всю ее за себя и за начальника.

Он рассеянно здоровался с сотрудниками других отделов, но мысленно уже вошел в знакомый кабинет и сел около стола в жесткое кресло, "на свое место", как шутили его ребята.

Бессменный секретарь начальника Паша Осетров встал, увидев входящего в приемную Данилова. Его новенькие погоны даже в тусклом свете лампы отливали портсигарным серебром.

- Прошу вас, товарищ подполковник, товарищ полковник ждет.

С той поры как в милиции ввели погоны и персональные звания, Осетров ко всем обращался только сугубо официально.

На столе начальника горела большая керосиновая лампа под зеленым абажуром, и от этого в кабинете было по-прежнему уютно.

- Разрешите?

- Заходи, Данилов, садись. - Начальник достал из ящика стола тоненькую папку. - Стало быть, так. - Он хлопнул ладонью по картонному переплету. Знаешь, что это такое?

- Нет.

- Это точно, не знаешь. Пока. Здесь, Иван, все про тебя написано.

- Это кто же постарался?

- Гринблат.

- Из наркомата, что ли?

- Нет, Данилов, похуже.

- Оттуда? - Иван Александрович неопределенно махнул в сторону окна.

- Нет, там у тебя дружки нежные. Там за тебя генерал Королев стеной.

- Ну, тогда буду тонуть в пучине неизвестности.

- Как хочешь. - Начальник открыл папку. - Гринблат - профессор, светило в некотором роде. Он консультировал тебя во время медкомиссии.

И тут Данилов вспомнил здорового старика в золотых очках, к которому он попал на медкомиссии. У него был медальный профиль и кирасирские усы. Старик беспрестанно курил толстые папиросы и громогласно командовал врачами.

- Курите? - спросил он Данилова.

- Курю.

- Вредно. Надо бросить, если хотите дожить до глубокой старости.

- Так у нас вообще работа вредная. - Данилов покосился на пепельницу, полную окурков.

- Мне можно. - Профессор улыбнулся. - Какой же интерес запрещать другим, если во всем отказывать себе?

Данилову старик явно нравился. Он был весел и совсем непохож на врача.

- Ладно, - профессор протянул ему портсигар, - закурите, но помните, что с сердцем у вас неважно.

- Это как же понимать? Плохо или совсем плохо?

- Если бы было плохо, я бы вас отправил в госпиталь. Неважно. Старик, прищурившись, посмотрел на Данилова. - Давно беспокоит?

- С сорок второго.

- Лечились?

- Нет.

- Плохо. Это совсем плохо. Я выпишу вам лекарства, расскажу, как их надо принимать. Только помните, раз начали лечиться, лечитесь. Вам, профессор заглянул в историю болезни, - сорок пять лет. С вашим сердцем еще можно жить и жить, только его поддерживать надо. Ясно?

- Ясно, - грустно ответил Данилов, старательно пытаясь вспомнить мудреное название болезни.

Когда он подходил к двери, старик крикнул ему в спину:

- Отдых, слышите, подполковник, отдых!

- ...Так вот, Данилов, - начальник полистал бумажки, - я в этом ничего не понимаю, но Гринблат настаивает на твоем отпуске. Я докладывал руководству, оно отнеслось с пониманием.

- То есть как это? - удивился Иван Александрович.

- А очень просто. Разрешено тебе отдохнуть аж целых десять дней. То-то. Видишь, какой ты у нас незаменимый, берегут твое здоровье. Сдавай дела и - марш домой.

- А как же?..

- А вот так же, мне генерал приказал: будет сопротивляться - домой под конвоем. Кому передашь отдел?

- Муравьеву. Зама вы же у меня забрали.

- Игоря выдвинем чуть позже, мы документы в кадры уже заслали.

- Хорошо, - Иван Александрович встал, - это дело. Парень расти должен, ему майора получать скоро.

- Странно у нас с тобой получается. - Начальник прикрутил фитиль лампы. - Как хороший оперативник, так его на руководство. Пошли бумажки, сводки, и кончается сыщик...

- Это вы обо мне?

- О себе.

- А-а.

- Что акаешь? Я ведь дело говорю.

- Не мы эти порядки устанавливали.

- Это точно. Так ты дела передай сегодня же и - домой. А я прикажу, чтобы тебя никто не беспокоил. Лежи читай, в кино ходи, в театр. Когда последний раз в кино был?

- В сорок третьем.

- А я до войны. Но тем не менее ты сходи в кино, отвлекись.

- Схожу, - неуверенно ответил Данилов.

- Бодрости не слышу в голосе, Иван. Радости нет.

- Отвыкли мы от отпусков. Вы говорите - десять дней, а что я делать буду, не знаю.

- Разберешься. Ну, счастливо, жене кланяйся, будет у меня свободная минута - заскочу. Есть дома-то? - Начальник многозначительно щелкнул пальцами.

- Найду.

- Вот и хорошо. Отдыхай, Данилов.

В комнате стало темно, но он не зажигал света. На это надо было потратить массу усилий: встать с кресла, дойти до окна, опустить светомаскировку, потом вернуться назад и зажечь лампу. Двигаться не хотелось. Хотелось сидеть, смотреть в окно, ставшее почти черным. В квартире поселилась непривычная тишина, только на кухне звонко падали в раковину капли из крана.

Ему было хорошо сидеть вот так, бездумно, расслабившись. Старое кресло, мягкое и просиженное, названное почему-то "вольтеровским", удобно приняло его в свое уютное лоно и, казалось, несло куда-то сквозь полумрак и квартирную тишину.

Нет. Вставать положительно не хотелось. Нечасто за последние годы он мог так вот отдохнуть. С утра после завтрака сесть в кресло, взять пухлый том Алексея Толстого и читать не переставая, не останавливаясь. Найдя особо удачную фразу, Данилов опускал книгу и повторял ее несколько раз, словно пробуя на вкус. И немедленно слова приобретали какой-то особый, дотоле непонятный смысл, звучали совершенно по-новому.

Он так и просидел до темноты, а когда читать стало невозможно, опустил книгу на колени, унесясь в далекий семнадцатый век.

Телефонный звонок был неожидан и резок. И пока Данилов шел к телефону, он подумал, что это первый звонок за весь день.

- Слушаю.

- Витя?

- Нет, скорее я Ваня.

- А Витю можно? - Женский голос был до предела игрив.

- Вот Вити-то у нас и нет.

Ти-ти-ти, - запела трубка.

Вот теперь надо закурить. Данилов нащупал пачку папирос, чиркнул спичкой и с удовольствием затянулся. Телефонный звонок словно разбудил его, вернул в привычный мир, разрушил связь времен, так прочно приковавшую его к царствованию Петра. Что и говорить, этот первый за многие годы отпуск он проводит очень хорошо.