— Ты всегда будешь желанным гостем в моем доме — сказал Медведев.
— И в моем! — одновременно хором сказали Филипп, Картымазов, Леваш и Зайцев…
8 сентября 1485 года московские войска подошли к Твери и, плотным кольцом окружив город, подожгли опустевший посад, чтобы иметь возможность как можно ближе подвезти к стенам новые пушки Аристотеля.
Второй раз в жизни Медведеву посчастливилось увидеть великого итальянского мастера, чье уникальное творение — Успенский Собор в Московском Кремле — на века останется величайшим произведением человеческого гения.
Но сейчас, там, под Тверью, постаревший, полысевший, сгорбившийся от забот, еще не знающий, что жить ему осталось совсем немного, великий мастер Аристотель Фиорованти, в который раз употребил свой талант не на дело созидания, а на дело разрушения.
Его новейшие, скорострельные пушки (каждый час могли стрелять и столь крепко отлиты были, что почти не взрывались сами, разрывая на мелкие кусочки пушкарей) расставляли сейчас вокруг всей Тверской крепостной стены, чтобы по команде они начали свое смертельное дело, а великий мастер бегал вокруг, суетился, отирал тряпкой пот с полысевшего лба — все волновался за то, чтобы стреляли его пушки как можно лучше, убивая как можно больше московских врагов…
Не на шутку забеспокоились тверичи, увидев эти страшные приготовления и послали на переговоры к Великому Московскому князю того, кто, по их мнению, лучше всего для этого подходил — князя Даниила Холмского, известного героя многих Московских походов и особенно Великого стояния на Угре, где он прославил себя, совершив лично не одну вылазку на неприятельский берег, о чем Медведеву рассказывал Картымазов, который своими глазами видел эти подвиги. Это его — Федора Лукича — проводил в его собственный двор князь Холмский когда Лукич приехал к молодому великому князю Ивану Ивановичу с посланием от его отца, потому что ставка княжича Ивана находилась как раз на Картымазовском подворье.
Но князя Данилу к Московскому государю не допустили, сказали, мол, занят нынче государь, и вот знаменитый герой, как простой гонец с маловажным известием, должен был несколько часов терпеливо и покорно ждать на дальних подходах к государевому шатру под бдительным присмотром Лари Орехова.
Федор Лукич Картымазов всегда остро чувствующий несправедливость и унижение человеческого достоинства, узнав об этом, сказал Медведеву:
— Вы как хотите, а я поеду и посижу с князем, чтобы скрасить его унизительное одиночество.
— Мы все поедем! — Сказал Медведев.
Ларя Орехов не имел никаких указаний, запрещающих кому-либо общение с князем Холмским, и поэтому с чистой совестью провел угорских дворян к табурету под сожженным деревом, на котором одиноко (прибывших с ним слуг и охрану сюда не пустили) сидел, глубоко задумавшись, князь Данило.
Картымазов вежливо поклонившись, поздоровался с князем, и тот сразу узнал его.
— Мы пришли поклониться, тебе, потому что, живя на берегах Угры, всегда будем помнить о том, как мужественно ты защищал нашу землю от ордынских наездчиков.
Князь Холмский был растроган и польщен, а когда Картымазов, представляя своих друзей, назвал фамилию Василия, глаза князя блеснули.
— Прошу передать мой низкий поклон твоей замечательной супруге, с которой я имел удовольствие познакомиться в твое отсутствие. Ты счастливый человек, имея такую жену, а укрепления, вооружение и охрану твоего имения я не раз приводил в пример нашим дворянам, рассказывая о том, как правильно должен быть укреплен двор на рубеже.