— Неждан Кураев??? — изумился Елизар.
— Да, да. Я никогда не говорил тебе, потому что в этом не было необходимости и, кроме того, я хотел, чтобы он добился знаний, славы и богатства не как сын кое-кому известного Симона Черного, а как никому не известный сирота Неждан Кураев. Но он не знает, что я его отец. Он — сирота, а я лишь богатый дядя, который вытащил его из приюта для сирот, дал хорошее воспитание и образование…
— Тебе все блестяще удалось — он очень способный юноша. Овладеть одиннадцатью языками к двадцати годам…
— И все это благодаря встрече с тобой, потому что тогда, в семнадцать лет, все выглядело иначе.
— А что, собственно, случилось?
— Случилось страшное. Вначале супруге удалось убедить ревнивого мужа, что это его ребенок, но как всегда, нашлись добрые люди, которые видели, как совсем юный красавец ходит по ночам в дом купца в его отсутствие. А был Григорий Кураев нрава свирепого, особенно, когда выпьет. Вот он выпил и стал пытать свою несчастную жену, а главное хотел задушить ребенка. Мать, защищала дитя как львица, но Кураев схватил топор, и от ее красивого и всегда благоухающего тела осталась лишь страшная груда кровавого мяса, и едва не захлебнулся материнской кровью прикрытый ею младенец. Впрочем, это спасло ему жизнь. Кураев решил, что покончил с обоими, а потом выпил еще и вонзил себе в сердце длинный и тонкий кинжал. Так их и нашли слуги, а тут я, ничего не подозревая, явился вечером, не зная о внезапном возвращении хозяина… Меня отвели в спальню и показали, как теперь выглядят моя возлюбленная и ее супруг. Вот тогда-то вырвался я от них и побежал к обрыву с твердым намерением так с разбегу и прыгнуть, а тут гляжу — навстречу мне бежит такой же как я парнишка, весь белый как мел. И хоть совсем не до смеха было, но ты помнишь…
— Да, я помню. Мы истерично расхохотались, а слезы градом лились из наших глаз. Мы обнимались и цепко хватались друг за друга, будто искали один в другом спасения …
— Выходит, нашли. А ты-то, как там оказался? Тоже ведь никогда не рассказывал, что стряслось.
— Моя история гораздо банальнее. И хотя крови в ней нет, покойников побольше чем у тебя. Но они не просто покойники — это мои родные отец, мать и сестры, которых я очень любил. Но еще больше я любил также улицу и компанию мальчишек, с которыми мы гуляли, дрались, подворовывали, и самое главное — азартно играли. И порой по-крупному. Одним словом проигрался я. Все страшно банально: пошел домой и, когда родители уснули после обеда, а сестры играли в своей горнице, выкрал из отцовской сумы все золото, которое там нашел. Торопливо убегая, я опрокинул свечу, но мне показалось, что, падая, она погасла. Я отдал долг и снова стал играть, полностью отыгрался, и, быть может, выиграл бы еще больше, да тут прибежали за мной дети наших соседей и, причитая, наперебой звали домой, потому что дом наш горел. Когда я прибежал, пламя полыхало так, что невозможно было подойти близко. Кое-как, с большим трудом, залили огонь и растащили бревна, а потом нашли под ними четыре черных, сморщенных мумии: отец, мать и двое младших сестренок. Я повернулся и побежал на Днепр.
Они помолчали.
— Как, однако, любопытно складывается, — сказал Симон, — нас объединила вина, а вина требует искупления…
— Ты веришь в искупление грехов?
— Нет, — сказал Симон, — но я верю в определенный порядок равновесия добра и зла.
— То есть ты хочешь сказать, что если мы совершили некое зло, то для равновесия кто-то по отношению к нам совершит такое же?
Симон беззвучно рассмеялся:
— Да, но не совсем так. Понимаешь, Елизар, вовсе не обязательно, чтобы это равновесие касалось каждого человека. Просто, одни могут очень долго творить зло, а совсем другие, порой не повинные ни в чем, расплачиваться за это зло… Иначе как объяснить, что древние короли, императоры, и многие известные истории люди, пролившие моря крови, жили в счастье и довольстве долгие годы, не испытывая никакого раскаяния, и никакое зло им не воздалось. За них заплатили другие — невиновные… Но общее количество добра и зла осталось в равновесии…