Отрешиться от всего, что не было звуком, тихим звуком его сонного дыхания… Он спал.
Раздавив зубами горькое семя бодряницы, белой тенью вошла девушка в комнату. Застыла у кровати, куда рухнул он, сморенный дурманом, — поверх покрывала, не успев даже толком раздеться, только сбросив с себя рубашку. Протянутая ладонь замерла над его обнаженным плечом, лишь чуть-чуть не касаясь кожи, переместилась нерешительно к груди, точно к тому месту, где беспокойно колотилось сердце.
«Прости, Иша, за то, что собираюсь совершить… Ты бы назвала мой поступок отвратительным… Но как еще мне узнать?»
Теперь только слушать. Закрыв глаза, замедлив собственное дыхание, вбирала Лая в себя ночную тишину, сливаясь с тоненьким биением его пульса. Тук-тук-тук…И вот уже нет темной комнаты, и смятой постели, и его лица, только ровные, ритмичные удары.
Усталость, усталость, опять усталость. Это первая волна, то, что совсем на поверхности. Надо глубже.
Беспорядочное мелькание ощущений: цветов и звуков, прикосновений и запахов. Глубже!
Безумный, яркий водоворот эмоций и летучих образов. Здесь. Сейчас. Осталось лишь проникнуть в их движение, поймать, зафиксировать…
Будто обожгло что-то Лаю, ударило, отпихнуло, вырвало из мира тени. Она вскинулась, открывая глаза. Руку крепко сжали холодные сильные пальцы, и взгляд Эдана пронзил насквозь ледяным бешенством.
— Ты…посмела?!
Лицо его было так близко, что дыханием опаляло щеки. Рука сжималась все сильнее, нарочно причиняя боль.
— Я просто…пыталась…понять, — прошептала девушка, бледнея. — Проклятье! Эдан! — закричала она. — Мне надоело твое вранье! Я хочу понять, что с тобой!.. Отпусти руку, мне больно!
— Думала, твои уловки что-то могут против истинного мастерства? — прошипел он яростно, еще крепче стискивая пальцы. — Хочешь знать, что со мной? Тебе любопытно? Ну, смотри же! Смотри!
В сознание влились, вломились, врезались с осколками и кровью страшные, тошнотворные картины, затопили, закружили мерзостью своей и болью.
Три склоненные черные фигуры. Липкие пальцы, отвратительно проникающие в кожу… Хочешь знать, как я стал таким?
Залитый дождем подвал, изуродованное, искромсанное чье-то лицо…Показать еще?
Первая кровь на руках, страшные, остекленевшие глаза. Стиснуть зубы, сдерживая тошноту, и тереть ладони — снова и снова, опять и опять, пока не исчезнет жгучий черно-красный след. Темные лужи на каменном полу и бесформенные груды тряпья, бывшие людьми. Рядом тошнит кого-то, мучительно и долго… Интересно?
Обломок ржавого лезвия вспарывает кожу на запястье. Влажный звук уходящей жизни сквозь подступающую темноту. Кап-кап-кап…
Грязные сапоги, сладострастно бьющие в лицо, вспышки боли в скрюченном, сжатом теле. Только не стонать, не дать этому гаду такого удовольствия! Липкий, соленый вкус во рту… Ну, что же ты? Смотри! Сама ведь этого хотела?
— Прекрати! Перестань! Не надо!
Ее вопль разорвал связь. Огнезор отпрянул, разжимая руку.
Лая глотала слезы, задыхалась, захлебывалась криком.
— Перестань, перестань, перестань…
Ярость сжалась и отступила, будто кто сыпнул на нее снегом. Тревожными льдинками закололо в груди.
«Что я сделал! Проклятье! Зачем?..»
Не думая больше ни о чем другом, он привлек девушку к себе, крепко сжал в объятиях.
— Прости, милая, прости, — зашептал испуганно, чувствуя, как дрожат руки, а в голосе пробивается что-то такое… Нежность?
Лая прижалась к его плечу — пылающей щекой к холодной обнаженной коже, — и вдруг разревелась: неудержимо, горько, совсем как та шестилетняя девчушка на Таркхемском школьном дворе.
— Тихо…тихо, — выдавил он потрясенно. Слишком уж близко она была! Гораздо ближе, чем можно было выдержать… Шквал эмоций, ее эмоций, едва ощутимых на расстоянии, теперь свободно и безжалостно захлестывал сознание: словно собственных его чувств было мало, чтоб окончательно утопить остатки разума! С легким стоном Огнезор зарылся на мгновение лицом в ее волосах.
— Не плач, моя Снежинка, — прошептал еле слышно, прикасаясь губами к склоненной голове, и шее, и кончику уха, и виску. Тайком, словно вор, вбирая всем телом сумасшедший, восхитительный ее аромат.
— Тихо, — выдохнул хрипло, прижимаясь поцелуем к ее лбу, выпивая слезы с щек…и, наконец, припадая напряженно к ее губам с болью и отчаяньем всех десяти лет своего одиночества.
«Нельзя!» — в последний раз что-то бессильно простонало в нем. Он дернулся, пытаясь отстраниться, но, Лая, почуяв его страх, еще крепче обвила руками его шею, зарылась пальцами в волосах, впилась ответным поцелуем.
— Не отпущу…больше, — вздохнула еле слышно, и глупый мальчишка в нем захлебнулся от восторга и желания, руки сами заскользили по теплым изгибам ее тела, а губы уже не могли оторваться от горячей дурманящей кожи…
Ударившись об пол, звякнул тоненько и глухо тяжелый перстень с его пальца, затем второй. И медленно накрыло их полотно ее рубашки…
Ледяной ветер, играющий краем полога, разбудил девушку. Постукивало рамой, выветривая последние остатки вчерашнего снотворного дурмана, заботливо приоткрытое окно (и как он догадался только?). Разноцветными бликами преломлялось в узорчатом стекле скупое утреннее солнце. Лаина одежда, торопливо сброшенная ночью, и собственный ее темный плащ нашлись аккуратно сложенными на спинке кресла. Эдана не было…
«Неужели, все-таки уехал?» — испуганно вскинулась она. Вскочила, оделась торопливо и выбежала в коридор, чуть не сбив на пороге Тану с большим кувшином воды.
— Водичка вот теплая, умыться, — растерянно буркнула та, любопытно шаря глазами Лае вослед, но девушка, быстро кутаясь в плащ, уже неслась вниз по лестнице.
«Уехал? уехал?» — то паникой, то обидой вскипало у нее в груди.
Она выскочила в сад, застыла, не зная, куда бежать дальше. И ощутила его. Будто укололо что-то уверенно: Эдан здесь. Лая огляделась, выискивая… Вот!
Босой, в одних только легких полотняных штанах, он кружил по саду, раз за разом принуждая красивое свое, послушное тело немыслимо изгибаться, пружинить в стремительных прыжках и выпадах, летать в диковинном смертельном танце так быстро, что, казалось, его ноги не касаются земли… Будто и не было вокруг ледяного осеннего холода, пробирающего обнаженный торс до костей! Будто и не жег голые ступни покрывающий траву иней!
Теперь только поняла Лая, насколько нелепой было ее тайное самодовольство за тот таркхемский поединок — ведь тогда он не дрался в полную силу. Может, играл, а может… просто не хотел убивать, каким-то своим непостижимым, звериным чутьем узнав в незнакомой воровке подругу своего детства…
Восхищение, гордость и желание жарко вспыхнули в ней.
Но тут Эдан замер, и Лая смогла рассмотреть его лицо. Отстраненное, мрачное.
А стоит ли вообще показываться ему на глаза?
— Не стой там, я тебя почувствовал, — тяжело выдохнув, вдруг заговорил он.
— В боевом искусстве упражняешься? — застигнутая врасплох, неловко выдавила Лая, и тут же одернула себя за глупо-небрежный тон. — Оделся бы, простудишься, — добавила, уж и вовсе смутившись.
Юноша наградил ее невеселым взглядом — и промолчал.
— Мне показалось, что ты уехал… — вздохнула она, растерянная его молчанием, своей недавней обидой и не схлынувшим еще восторгом.
— Должен был уехать, — отозвался он. — До самого рассвета, как уснула ты от травки своей, заставлял себя уехать. И вот видишь — не смог… Дурак… Вчера надо было…
Лая прервала его, приложив к губам ладошку. Торопливо сняла свой плащ, накинула Эдану на плечи — затем и сама приникла к нему всем телом, обвила руками, положила голову на грудь.
— Пойдем в дом, — предложила тихо. — Согреешься, выспишься, Тана завтраком накормит…
— Не могу я спать, — пожаловался он. — Все время тебя во сне вижу. Мертвую. Не могу… Не выйдет у нас, Лая. Безумие это!
Его пальцы ласкали ей щеку, а глаза — впервые с их встречи в Таркхеме — смотрели так растерянно.
— Ты ведь даже не знаешь, — говорил Эдан грустно и встревожено, — во что со мной ввязалась. Соврал я тебе о ранге своем в Гильдии… А правды никогда не скажу. И имени не назову…