Гунарстранна глубоко задумался.
— Того типа, который застрелил Фолькенборга, звали Ильяз Зупак, — заявил Фрёлик.
— Он иммигрант?
— Во втором поколении. Его родители приехали с Балкан. И мать, и отец уже умерли. Ильяз Зупак гражданин Норвегии.
— Зачем тебе понадобилось раскапывать такое старье?
Фрёлик сложил документы в сумку и ответил:
— Зупака арестовали за ограбление в Ульвёйе. Из дома одного богача по имени Инге Нарвесен вынесли сейф. Сейф находился в шкафу в его спальне. Там хранилось полмиллиона крон. Ильяза Зупака запомнила соседка. В краже участвовали и другие, но Зупака выдала внешность.
— Ясно, — досадливо сказал Гунарстранна. — Но зачем сейчас-то это раскапывать?
— Зупака признали виновным в краже со взломом при отягчающих обстоятельствах и преднамеренном убийстве. И хотя он был не один, больше никому обвинений не предъявили. Зупак никого не выдал. Меня интересуют свидетели по тому делу и само следствие.
— Да почему?! — рявкнул Гунарстранна.
Фрёлик замялся.
Раздражение Гунарстранны росло — на лбу все заметнее проступала морщина.
— До того как Ильяза Зупака арестовали и осудили, он жил с Элизабет Фаремо, — быстро сказал Фрёлик.
Они в упор посмотрели друг на друга. Гунарстранна начал шарить по карманам, ища сигарету. Фрёлик ухмыльнулся.
— Разжег я твое любопытство! — бросил он.
— Я вот о чем все время думаю… Одна мысль уже давно не дает мне покоя, — медленно проговорил Гунарстранна.
— Какая мысль?
— Твоя связь с той девушкой была подставой.
Наступило молчание, которое нарушил Фрёлик:
— Даже если ты прав, не вижу логики.
— Даже не видя логики, ты все равно пытаешься разыскать Ильяза Зупака?
— Конечно.
— Зачем он тебе сдался?
— Я тоже все время думаю об убийстве охранника. По-моему, Зупак способен кое-что прояснить.
— Что именно?
— Тайну четвертого грабителя. Ильяз ведь не один вынес сейф из дома Нарвесена. Ильяз был любовником Элизабет, а она — сестра Юнни Фаремо. Готов поставить сто крон против одной, что в той краже, в доме Нарвесена, вместе с Зупаком участвовал и Юнни Фаремо. Если это так, значит, Фаремо работал не только с Балло и Ройнстадом — по крайней мере, однажды. Значит, они не всегда работают только втроем… В убийстве Хаги замешан и четвертый, только мы понятия не имеем кто.
— Если вернешься на работу, можешь вести дело, — задумчиво проговорил Гунарстранна.
— А я вот не уверен, что вернусь. Пока не выяснена роль Элизабет Фаремо в этом деле, меня еще могут дисквалифицировать.
— Тогда путайся у меня под ногами, пока ты в отпуске.
— С тех пор как меня отстранили, я только этим и занимаюсь.
Снова наступила тишина. Каждый прекрасно понимал, о чем думает другой, не стоило напрасно тратить слова — все и так было ясно. Франк Фрёлик нарушает все мыслимые инструкции и правила, но он будет продолжать копать и дальше, какие бы меры Гунарстранна ни предпринял, чтобы помешать ему.
— Нашлась машина, — сказал Гунарстранна.
— Какая машина?
— «Сааб» Юнни Фаремо. Именно его, как нам кажется, свидетель видел у Гломмы в тот день, когда Юнни прикончили.
— Ну и что?
— Машину бросили на пустынной просеке у Соллихёгде — в ста километрах от Ашима. Какому-то фермеру, который каждый день проезжал мимо на тракторе, наконец надоело, что она там стоит.
— Машину осмотрели?
— Ею сейчас занимается криминальная полиция. Смотри, не наделай глупостей! — напутствовал Гунарстранна. — И держи меня в курсе.
Дождавшись, пока за Фрёликом закроется дверь, Гунарстранна повернулся в кресле и взял телефон.
Он позвонил знакомому детективу из отдела по борьбе с экономическими и экологическими преступлениями, сокращенно ЭКО. Фамилия знакомого была Сёрли, а кличка — Болван. Слушая длинные гудки, Гунарстранна зашелся в приступе кашля, которые время от времени одолевали его.
— Это ты, Гунарстранна? — спросил Сёрли, когда стих кашель. — Как ты себя чувствуешь?
Гунарстранна глубоко вдохнул, набирая воздуха:
— Легкие ни к черту.
— Бросай курить!
— А ты не каркай, — еле слышно сказал Гунарстранна и выпрямился. — Хочу кое о чем тебя спросить.
— Выкладывай!
— Тебе что-нибудь говорит имя Инге Нарвесена?
— Он делец.
— И больше ничего?
— Знаю, что он любитель искусства.
— Какого рода искусства?
— Живописи. Тратит на картины кучу денег. Судя по всему, его коллекция превосходит коллекции музея Стенерсена в лучшие времена. Только Нарвесен не очень-то любит современное искусство.
— Чем он зарабатывает на жизнь?
— Он биржевой маклер. Занимается куплей-продажей ценных бумаг.
— Куплей-продажей?
— А денег у него — куры не клюют, — продолжал Сёрли. — Он много вкладывает в недвижимость. Недавно, я слышал, он скупил большие участки леса, выставленные на продажу компанией «Норшке ског». По-моему, он собирается финансировать строительство мини-ГЭС на нескольких реках. Малая гидроэнергетика сейчас очень перспективное направление, так как электроэнергия дорогая, а на охрану окружающей среды властям наплевать.
— Но ничем незаконным он не занимается?
— По-моему, нет. Он стремительно движется наверх. Никогда не слыхал, чтобы он был замешан в чем-то подозрительном. И на бирже у него тоже хорошая репутация.
— Никаких недостатков? Не питает слабости к мальчикам, не занимался эксгибиционизмом перед школьницами?
— Поверь мне, Инге Нарвесен чист.
— Значит, он очень необычный человек.
— Если у него и можно найти какие-то нарушения, то только финансовые.
— Да, да, — досадливо перебил его Гунарстранна. — Ладно, я тебе потом перезвоню.
Зайдя в свой подъезд, Франк Фрёлик сразу направился к почтовым ящикам. Его ящик оказался так набит, что ключ с трудом поворачивался в замке. Когда он все же открыл дверцу, из него посыпалась гора счетов. И еще какой-то конверт. На конверте красивым округлым почерком были выведены его имя и адрес. Обратного адреса не было. В лифте Фрёлик с трудом сдерживал любопытство, вертя конверт в руке. Вдруг ему написала Элизабет? Он закрыл глаза и приказал себе не отвлекаться. «Длинные трубчатые кости… Пламя…» Чтобы отпереть дверь, пришлось зажать конверт зубами. Едва войдя, он вскрыл конверт и прочел:
«Когда начинаешь писать письмо, самое трудное — это обращение. Так, бывало, говорила и Элизабет. Она всегда надолго задумывалась перед тем, как начать очередное письмо. Есть разница, как написать: „Привет!“, „Дорогая…“ или вообще ничего. Ей казалось, что первые слова письма едва ли не важнее, чем остальной текст, потому что с их помощью отправитель устанавливает духовную связь с адресатом. Читая ее письма, я всегда успокаивалась, потому что письма ко мне она начинала со слов „Дорогая Рейдун!“. После такого обращения я с пониманием относилась ко всему, что она мне сообщала, даже если у ее письма был горький привкус. Кстати, о Вас она вначале тоже рассказала мне в письме. Сейчас не время проявлять сентиментальность. Уверяю Вас, все письма Элизабет ко мне сожжены. Как видите, с Вами мне удалось обойтись вовсе без обращения. Мне кажется, что так будет правильно. Я еще не начала принимать таблетки. Во-первых, я хочу вначале дописать письмо. Не знаю, кто найдет меня, хотя, в общем, мне все равно. Я решила написать Вам потому, что поняла: Вами движет та же страсть, с которой безуспешно боролась я. Следовательно, у меня остается крохотная надежда, что Вы поймете меня и потому исполните мое последнее желание. Не знаю, сумеет ли Элизабет противостоять этим ужасным людям. Возможно, и сумеет, хотя никаких иллюзий я не питаю. Как не питала я никаких иллюзий и когда они явились сюда. Элизабет предупреждала меня о них, но я — из высокомерия, которое мне вообще-то свойственно, — не придала значения ее словам, считая, что мне удастся справиться с ними. Однако я всегда боялась боли и потому сломалась. Хотя и понимала, что, выдав тайное убежище, где она прячется, я в конце концов приду к тому, что намерена сделать сейчас. Словом, я не выдержала и рассказала им, где она прячется. Поэтому я в ответе за все, что с ней, возможно, случится. Моя судьба предрешена. Надеюсь, она выживет, но не питаю никаких иллюзий. Мне не хватает смелости дождаться подтверждения… Если этот кошмар все же окончится для Элизабет хорошо, передайте ей от меня следующее: „Моя милая, прости меня. Я старалась, я в самом деле старалась“.