После них наступила краткая пауза, и затем заговорил Большой Том: бон-н-н-н. Раскат первого удара эхом пронесся по двадцати миллионам домов страны; он отозвался и на девятом этаже особняка Фонтеной-хаус, заглушаемый радостными криками и пением. Когда первый удар часов донесся до восьмого этажа, Джим Роулинс передвинул рычаг переключателя в положение «вкл.».
Глухой звук взрыва никто, кроме него, не услышал. Он подождал минуту, выдернул шнур из розетки и направился к сейфу, по дороге собирая свой инвентарь. Клубы дыма рассеялись. От полиэтиленового пакета с водой не осталось ничего, кроме влажного пятна на ковре. Дверь сейфа выглядела так, будто какой-то великан разрубил ее топором сверху донизу. Роулинс, разогнав дым, рукой в перчатке потянул на себя меньшую часть двери. Коробку из листового железа разнесло взрывом, но все запоры с другой стороны дверцы остались на своих местах. Та же часть, которая освободилась, позволяла ему заглянуть внутрь. Там лежали бархатный мешочек и шкатулка. Роулинс развязал мешочек и выложил содержимое на кофейный столик.
Драгоценности сверкали и горели неземным светом.
Бриллианты «Глен». Роулинс спрятал свои приспособления обратно в бутылку из-под шампанского. Но тут перед ним встала непредвиденная проблема. Кулон и серьги вполне помещались в кармане брюк, но диадема была больше, чем он предполагал… Как ее вынести, не привлекая внимания? Оглядевшись, Роулинс заметил кейс.
Он вытряхнул его содержимое – набор бумажников, кредитные карточки, ручки, записные книжки и папки – на кресло.
В кейс уместились и драгоценности, и бутылка шампанского. Неси он ее в руках, кто-нибудь удивился бы: идет с вечеринки со своей бутылкой. Бросив последний взгляд на гостиную, Роулинс выключил свет, вышел в прихожую и закрыл за собой дверь. В коридоре он запер входную дверь и через минуту прошел мимо портье. Старик даже не взглянул на него.
Первого января ближе к полуночи Гарольд Филби сел за письменный стол в своей московской квартире. Накануне он позволил себе напиться у Блейков, но никакого удовольствия от этого не получил. Он был уже слишком поглощен тем, что ему предстояло написать. Все утро он страдал от неизбежного похмелья и теперь, когда Эрита и сыновья легли спать, в тишине мог все обдумать.
Услышав воркование голубя, Филби встал и подошел к большой клетке в углу. Ее обитатель сидел с перевязанной лапкой. Филби обожал живность, начиная с лисы, которая жила у него в Бейруте, и кончая канарейками и попугаями, которых держал здесь, в этой квартире. Голубь, прихрамывая, двигался по клетке. Забинтованная лапка замедляла его движение.
– Ничего, старик, – сказал Филби, – скоро мы снимем повязку, и ты снова сможешь летать.
Он вернулся к столу. В сотый раз он повторил себе, что доклад должен быть написан хорошо. Генеральный секретарь был не тем человеком, которому можно было перечить и которого можно было осмелиться обмануть. Кое-кто из командования ВВС, устроившие в 1983 году неразбериху с южнокорейским самолетом, по его личному распоряжению закончили жизнь в вечной мерзлоте Камчатки. Хотя у Генерального были проблемы со здоровьем и часть времени ему приходилось проводить в инвалидной коляске, он все же оставался бесспорным главой Союза, его слово было законом. Его мысль была остра, как бритва, его выцветшие глаза подмечали все.
Взяв карандаш и бумагу, Филби стал набрасывать первый черновик своего ответа.
Спустя четыре часа, незадолго до полуночи по лондонскому времени владелец апартаментов в Фонтеной-хаус в одиночестве вернулся в столицу. Это был высокий седовласый мужчина пятидесяти пяти лет запоминающейся внешности. Используя собственную пластиковую карточку, он въехал в подземный гараж и с чемоданом поднялся на лифте до восьмого этажа. Настроение у него было плохое.
Поссорившись с женой, он уехал из загородного дома ее брата, не пробыв там и дня из трех запланированных. Его угловатой и любящей верховую езду жене нравилась сельская жизнь в той же степени, в какой он эту жизнь ненавидел. Она с удовольствием бродила по унылым болотам Йоркшира, в то время как он сидел дома с ее братом-герцогом (десятым в роду), что было просто невыносимо.
Хозяин апартаментов высоко ценил мужскую нравственность, а брат жены грешил с собратьями по полу.
Новогодний ужин стал для него настоящим кошмаром: его окружали друзья жены, которые без конца говорили о стрельбе, рыбалке и охоте. Все это сопровождалось визгливым смехом герцога и его слишком миловидных приятелей. В то утро он что-то неосторожно сказал жене, она взорвалась.
В результате было решено, что после чая он один вернется домой, а она может оставаться за городом, сколько захочет, хоть целый месяц.
Он вошел в прихожую квартиры и остановился. Система сигнализации должна издавать короткие гудки, пока хозяин ее не отключит. «Черт возьми, наверное, опять сломалась», – подумал он и, открыв гардероб, выключил систему своим ключом. Войдя в гостиную и включив свет, он замер, как вкопанный. Он стоял в холле и глядел широко раскрытыми от ужаса глазами на представшую перед ним картину. Мокрые пятна на ковре уже успели высохнуть, телевизор не был включен. Его внимание мгновенно привлекли развороченная стена и распахнутые дверцы сейфа. Быстро подойдя к сейфу, он взглянул во внутрь. Сомнений не было: бриллианты похищены. Он огляделся вокруг, увидел собственные вещи, разбросанные у камина, ковер, приподнятый с краев вдоль стен. Бледный как полотно, он упал во второе кресло. «О, боже!» – выдохнул он. Этот хаос, казалось, парализовал его, и следующие десять минут он оставался в кресле, тяжело дыша и тупо уставившись перед собой.
Наконец встал и подошел к телефону. Дрожащим пальцем начал крутить диск. На другом конце раздавались равномерные гудки, никто не брал трубку.
Около одиннадцати часов следующего утра Джон Престон шел по Курзон-стрит к штаб-квартире ведомства, в котором он работал. Оно находилось возле ресторана «Мирабелль», где мало кто из его коллег мог позволить себе пообедать.
Для большинства служащих пятницу сделали выходным днем, продлив таким образом новогодние праздники с четверга до воскресенья.
Но Брайан Харкорт-Смит специально попросил его прийти. Он и явился, догадываясь, о чем будет беседовать с ним заместитель начальника МИ-5.
Джон Пристон начал работать в МИ-5 в 1981 году. Из прошедших пяти лет три он проработал в отделе F-1, который занимался наблюдением за экстремистскими политическими организациями левого и правого толка, их изучением и внедрением в него агентов. Два года он возглавлял отделение D отдела F-1, следившее за крайне левыми в британской лейбористской партии. Две недели назад он сдал свой доклад – плод личного расследования и теперь был весьма удивлен, что его так быстро прочли и проанализировали.
Он вошел в проходную, здесь у него проверили удостоверение, уточнили в секретариате, внесен ли он в список посетителей, и разрешили подняться наверх.
Он сожалел, что не сможет лично встретиться с шефом сэром Бернардом Хеммингсом. Ни для кого в МИ-5 не секрет, что старик болен и редко бывает на службе. В его отсутствие оперативное руководство ведомством осуществлял честолюбивый заместитель, что отнюдь не радовало ветеранов контрразведки.
Сэр Бернард прошел всю служебную лестницу МИ-5 снизу доверху. Он умел достичь взаимопонимания с людьми, которые вели наружное наблюдение за подозрительными лицами, следили за иностранными резидентами, внедрялись в подрывные организации. Харкорт-Смит имел превосходное университетское образование, прежде возглавлял различные подразделения, неуклонно продвигаясь все выше и выше по служебной лестнице.
Одетый как обычно с иголочки, он тепло приветствовал Престона в своем кабинете. Ходили слухи, что такой прием был признаком предстоящего увольнения. Харкорт-Смит сидел за столом. Перед ним лежал доклад Престона.
– Так вот, Джон, насчет твоего доклада. Я к нему отнесся, как и ко всей твоей работе, с предельной серьезностью.