В Варшаве мы пробыли около недели. Город, как и многие другие после войны, оказался сильно разрушенным. Всюду, куда ни погляди, руины; кое-где они тянулись на целые кварталы. Но кругом который уже год кипела стройка. На редкой улице не встретишь подъемных кранов и лесов. Среди прохожих то и дело мелькали комбинезоны и спецовки строителей. Самая модная сейчас профессия, сказали нам.
Но и о спорте варшавяне тоже не забывали. На стадионе Войска Польского, где открылся международный турнир по боксу, собралось больше 30 тысяч зрителей. Бокс в Варшаве любили и, главное, понимали. Болельщики на трибунах проявляли редкое беспристрастие. Хотя советских боксеров, пожалуй, встречали все же теплее, чем остальных. Правда, и класс у наших ребят в среднем был значительно выше.
Первым моим противником оказался молодой, не старше меня, и физически очень сильный румын Богита. Упорства и мужества у него было хоть отбавляй. Кстати, это оказался как раз тот случай, когда понадобилось, согласно совету Огуренкова, изрядно поработать головой. Богита обладал теми же качествами, что и я: высокой маневренностью и быстрой реакцией. Первые два раунда он, хоть и. проигрывал по очкам, но явного превосходства добиться пока мне не удавалось. Пришлось искать к нему специальный подход.
К концу второго раунда я заметил, что Богита при входе в ближний бой чуть раньше, чем нужно, опускает руки. В третьем раунде я проверил свое наблюдение: оно оказалось верным. Но и Богита, видимо, что-то учуял и теперь старался держать меня на дистанции. А может, просто устал… Так или иначе, от замысла своего отказываться я не хотел. Он, бесспорно, мог принести решающий успех. Взломав финтами защиту противника, я сблизился и с боковым левой прошел в ближний бой. Точнее, сделал вид, что именно в этом заключается моя цель. А в последнее мгновение, когда Богита уже решил, будто так оно и есть, я сделал внезапный шаг назад и резко ударил левой в подбородок.
Румын упал. Удар прошел чисто, и Богита оказался в тяжелом нокдауне. От нокаута его спас гонг.
Когда я стоял в своем углу и смотрел, как Богита пытается встать, как разъезжаются у него на брезенте руки, как мотает он из стороны в сторону головой, стараясь стряхнуть с глаз заволакивающую их пелену, мне вдруг подумалось, как легко, в сущности, уязвим человек, насколько зыбка та грань, которая отделяет его от беспомощности. Достаточно одного точного удара кулака, и вот даже хорошо тренированный, атлетически сложенный и пышущий здоровьем человек валится в беспамятстве с ног и становится совершенно беззащитен — что хочешь, то и делай.
На ринге, конечно, ничего страшного. Ну а если на улице? Как говорится, в глухом и безлюдном месте? Жизнь, она всякая; мало ли что может случиться… Человек, если он себя уважает, просто обязан позаботиться, чтобы исключить саму возможность попасть в подобное унизительное, а то и опасное положение. Хотя бы уж только ради одного этого стоит пересмотреть свое отношение к боксу тем, кто все еще нет-нет да пытается дискредитировать его в глазах общества. Что там ни говори, а защищать мужское достоинство приятнее своими руками, чем с помощью милиции.
Может быть, все это промелькнуло у меня в голове оттого — сами мысли, разумеется, оформились уже позже, тогда на ринге я только подумал, что человек совсем не так крепок, как нам это обычно кажется, — что как раз накануне боя кто-то из ребят рассказал на этот счет любопытную историю.
Незадолго до поездки в Варшаву он, возвращаясь вечером от приятеля, услыхал в соседнем скверике какой-то шум, сопровождающийся женскими всхлипываниями. Подошел, видит: двое парней лет семнадцати взяли в оборот третьего. Бить его они всерьез вроде и не бьют, а перекидывают с помощью оплеух от одного к другому: третий угол, как в таких случаях говорят, заставляют искать. Девчонка стоит в стороне и хнычет. На лице у нее и жалость и отвращение одновременно. Словом, драки настоящей нет, а так, дружеская потасовка, что ли.
Рассказчик — не хочу поминать по пустякам его имени, — естественно, вмешался, спрашивает:
— Сами прекратите или, может, помочь?
Те двое отпустили парня и говорят:
— Не волнуйтесь, гражданин прохожий, мы тут все свои. Так что можете не переживать и топать дальше.
— Что ж, рад, если так. Только вот девушка почему же плачет?
— Верка? Стыдно ей, вот и ревет. Говорили же ей, что он трус, а она не поверила.
— Значит, переубедить надумали?
— Да нет, воспитываем. Он же к ней в наш переулок ходит.
— Никакой он не трус! — опять всхлипнула девушка. — Он весной котенка из Москвы-реки вытащил. Прямо в пальто полез…
В общем, выяснилось, что парень в музыкальном училище учится, скрипач, ну и, значит, пальцы он свои бережет, потому ни в какие уличные происшествия принципиально не ввязывается.
— Ну а если ему так голову когда-нибудь оторвут, как он тогда на своей скрипке играть станет? — спросил кто-то из нас, выслушав эту историю. — Пусть уж в таком случае дома сидит, а девушек провожать другим предоставит.
Посмеялись. Но я потом задумался: как же в самом деле быть? Суставы музыканту действительно беречь надо. Но не ценой же собственного мужского достоинства! Да и не одни лишь музыканты вынуждены заботиться о своих руках; а ювелиры, часовщики, хирурги — мало ли на свете профессий, связанных с тонкой и точной работой. Однако всю жизнь в белых перчатках не проживешь. Хотим мы или не хотим, но случаются ситуации, когда подобное житейское вегетарианство попросту неприемлемо. Да и, если говорить честно, не поверил я, что вся причина сводилась лишь к опасению за свои суставы; просто не научили парня постоять за себя, вот он и придумал специально для таких случаев внешне правдоподобную версию. Трус не трус; трус из-за какого-то котенка в ледяную воду в пальто не сунется, а вот чужих кулаков робеет. Потому что на свои не надеется.
Конечно, вовсе ни к чему делать культ из ринга. Но овладеть техникой самозащиты может каждый. Не зря, например, в Англии в большинстве школ бокс считается обязательным предметом. Не варварством же или агрессивностью нации это объяснять.
Сегодня, как и во все времена, любой мальчишка считает кулаки если и не лучшим, то вполне естественным аргументом в споре. Детства без мальчишеских драк не бывает. И тяга к ним не случайна: она лишь отражает в наиболее доступной этому возрасту форме извечное стремление проявить мужскую сущность — сущность защитника и бойца, сущность человека, на которого можно опереться в трудную минуту.
В мальчишеских потасовках завоевывается уважение и авторитет, в них закаляется и крепнет характер. Детство в этом смысле — своеобразный этап, когда современный мужчина как бы повторяет опыт своих далеких предков.
Между моралью детства и моралью взрослого человека — целая пропасть. И далеко не всякому удается преодолеть ее в себе до конца. То, что когда-то приносило успех и считалось доблестью, в зрелые годы, разумеется, переосмысливается, подвергаясь переоценке, но не изживается полностью, а лишь ставится под контроль норм и критериев общепринятого поведения. Кулаки, как средство разрешения конфликтов, бесспорно, утрачивают свою привлекательность, но потенциально, так сказать, на крайний случай все же сохраняют за собой эту функцию в сознании. Психика — кому это теперь не известно — формируется не в рамках одного поколения; кое-что передается и по наследству — и не только от отцов и дедов, а бог весть от кого. И сколько ни тверди, сколько ни внушай, что и подлеца нельзя бить по физиономии, прибегать к этому извечному средству все равно будут. Даже вопреки соответствующим статьям Уголовного кодекса. И отмахиваться от этого, списывать все на одну распущенность означало бы выдавать желаемое за действительность, поступать по принципу страуса, прячущего голову в песок.
Понятно, что я отнюдь не ратую за вселенский мордобой как способ решения каких бы ни было конфликтов. Я за статус-кво и Уголовный кодекс. Но один кодекс сам по себе не решает вопроса. Его набирают в типографиях обычным шрифтом, а не знаками каббалы или черной магии — прочти, как заклинание, и наваждение сгинет. Да и в самом кодексе есть на этот счет резонные оговорки. Если кто-то, испробовав меры легального убеждения, вынужден все же засучить рукава ради правого дела, а не из хулиганских или других антиобщественных побуждений, мораль и закон останутся на его стороне. А само общество только спасибо скажет.