«Безумный, безумный старик!» — шептала Анна, а сама сжалась в комок и сидела затаив дыхание, точно сейчас должен был прозвучать приговор, очень суровый и беспощадный. Ей даже захотелось вскочить и убежать куда глаза глядят, но сил для этого у нее не было, и она продолжала сидеть все на том же месте, втянув голову в плечи, словно ожидая удара.
Но Паоло Бассо неожиданно прервал свой монолог на полуслове, проковылял к ящику, тяжело опустился на него и, взглянув на Анну затуманенными глазами, спросил:
— Чем могу служить, синьора?
Анна оторопела. Опять, как в прошлый раз, сказать, что она оказалась здесь случайно? Потом встать, попрощаться и уйти? А дальше?
— Вы пришли ко мне за помощью? — снова спросил Паоло Бассо. — Какую же помощь может оказать вам дряхлый, выживший из ума старик? Если вы голодны, я поделюсь с вами краюхой хлеба и куском моццареллы, если вам негде жить, я предложу вам свой ветхий кров, а больше у меня ничего нет и больше ничего не будет, дорогая синьора… Что же вы молчите?..
Пересилив робость, Анна сказала:
— Мне действительно негде жить, синьор Бассо! Я чужестранка, и у меня здесь нет ни родных, ни близких… Но я не хотела вас утруждать, я просто думала, что вы посоветуете мне, где я могу найти угол… По силе возможности, я стану платить, потому что не думаю сидеть без дела…
— Помогите мне встать, синьора, — старик протянул к ней руку и с ее помощью поднялся с ящика. — Этот дворец — моя собственность, которую вряд ли власти у меня конфискуют. Прошу вас, синьора, взглянуть на мои апартаменты, и, если они не покажутся вам слишком убогими, если вас не устрашит совместное существование с опальным доктором права, вы можете оставаться здесь до тех пор, пока судьба не улыбнется вам более доброй улыбкой.
— Но я должна вам хотя вкратце рассказать о себе, — проговорила Анна. — Чтобы потом, понимаете…
— Нет-нет, синьора, этого мне не нужно. Я верю вам…
Ни Джино, ни Коринне Анна ничего не сказала о том, что нашла себе новое пристанище на виа Пикадилли. Утром, когда она уже уходила на работу в прачечную, Коринна сказала:
— Чего это ты вдруг так оживилась? Будто замуж собираешься…
— На тот свет собираюсь, — бросила Анна.
Анна действительно была по-необычному оживлена, будто на виа Пикадилли ее ждали невесть какие блага. Суетясь в своей каморке, она все время думала: «Конец!.. Конец этой проклятой тюрьме, в которой я провела столько тягостных лет!..»
Как она устроит свою жизнь «во дворце» Паоло Бассо, как станет жить под одной крышей с полубезумным стариком — сейчас она об этом не думала. Не хотела думать. Была уверена, что ей будет лучше. Потому что хуже, чем здесь, быть не может.
На работе, в прачечной, Анну тоже было не узнать. Обычно раздражительная, злая, нервная, в этот день она, на удивление других прачек, держалась так, словно решила забыть все свои беды, плюнуть на них и больше никогда о них не вспоминать.
Кроме Анны, в прачечной (эта прачечная представляла собой две крохотные комнатушки. В одной, забитой густыми клубами пара, стирали, в другой сушили и гладили) работали еще три женщины: пожилая уже, лет, наверное, под пятьдесят, тетушка Джилья, маленькая, вертлявая, вся какая-то дерганая Мара Менсалли и синьора Цокки, хозяйка прачечной и сама же прачка. Эта старалась держаться с достоинством, как и положено владелице предприятия. Все эти женщины знали прошлое Анны (от Коринны, конечно, Анна нисколько в этом не сомневалась) и относились к ней по-разному. Тетушка Джилья, не стесняясь, говорила:
— Потаскухи бывают разные. Одни таскаются по мужикам, другие — по белу свету. А цена им всем одна — сто лир на большой ярмарке. И подыхают они одинаково: или на свалке, или в богадельне…
— А ты умрешь в царских хоромах? — огрызалась Анна. — Тебя с оркестром хоронить будут?
В разговор вмешалась Мара Менсалли. У этой-то спокойного ничего не было. Голос у нее пронзительный, сама она, как вихрь, туда-сюда бегает, кричит, размахивая руками:
— А мне вот наплевать, что потом будет! Мне бы здесь пожить по-человечески! Хоть годок. Ты ведь жила, Аннина? Говорят, муж у тебя летчиком был. Правда это? Каждый день, небось, кофе со сливками и с пирожными пила, в театр на легковой машине ездила. Ой, какая ж ты дура, Аннина, бросила все это! Ну, погиб муж, так сын же остался. У вас там, в России, дети таких отцов тоже ведь не нищими становятся. Послал бы тебя твой сын прачкой быть? Послал бы, скажи?