— Ну вот, из ада дьявольского мы и пришли в царствие небесное. Чую, лампадкой тут пахнет, христиане, значит, православные тут живут… Господи, воля твоя, воля твоя… Ножи люди точут, убивать хочут — на все, господи, воля твоя, свист в бороде…
У старика была совсем белая голова, худая, как детская рука, шея и светлые, со странным, пугающим Анну блеском, глаза. В них, казалось, что-то мечется, что-то рвется наружу и, не отыскав выхода, снова прячется в глубину. Анну и страшили эти глаза, и притягивали к себе, она не могла от них оторваться.
А старик между тем то быстро-быстро, то совсем нараспев, говорил:
— Люди, слышь, агнец божий, бают: в допрежние времена по тайге человеки-шатуны бродили. И, бают, кровушку живую попивать любили. Хлебнет, слышь, человек-шатун кровушки живой — откуда в нем и сила берется. Медведя заломить могет… Мне бы, немощному, отведать зелья подобного… Ух ты, мать честная, загулял бы Федор-кержак, свист в бороде!
Он вдруг расставил руки-коротышки и пошел на Анну. Она прыгнула в сторону, закричала диким, срывающимся голосом. А старик надвигался, и Анна ничего не видела, кроме его остановившихся глаз — страшных, звериных глаз, ставших совсем темными, точно колодцы.
Она не помнила, как выскочила из избы и босая, раздетая побежала сквозь пургу, падая в сугробы. Не видела она больше и Федора-кержака, которого дед чуть было не задушил, схватив его на пороге своей избы. Но долго, очень долго Анну и наяву и во сне преследовали глаза безумного старика, то с мечущимся, то с мертвым, остановившимся взглядом.
…И вот сейчас, глядя на Паоло Бассо, Анна внезапно ощутила такой же детский страх, как там, в далекой сибирской деревушке. Нет, глаза Паоло Бассо были совсем не такими, как у кержака, в них не было ничего звериного, но все же Анна не могла отрешиться от мысли, что и этот сидящий перед ней старик тоже безумный, что он тоже не властен в своих поступках…
«Как я буду здесь жить? — подумала Анна. — Испытывать вечный страх, каждую минуту дрожать от этого страха? Не лучше ли сейчас же уйти отсюда?»
Она мельком взглянула на свой чемоданчик, но старик, перехватив ее взгляд, поднялся с кушетки и сказал:
— Нет-нет, синьора Анна, я не отпущу вас. Вы чем-то напуганы? Это я виноват? Слушайте, синьора, не обращайте на меня внимания! Если вы думаете, что перед вами безумный человек, то вы ошибаетесь. Посмотрите вокруг и вы убедитесь, что не я, а мир безумен… Не уходите, синьора, умоляю вас… И обещаю, что никогда не буду мрачным. Смотрите, я уже и сейчас улыбаюсь… Смотрите, синьора…
Он вплотную подошел к Анне и, глядя в ее лицо, улыбнулся жалкой, вымученной улыбкой. Анне показалось, что в глазах старика она заметила слезы. И она тоже улыбнулась.
— Я никуда не собираюсь уходить, — сказала Анна. — Мне некуда уходить. И ничего такого я о вас не думаю, синьор Паоло… Все будет хорошо…
— Да-да, все будет хорошо, — подхватил старик. — Уверяю вас, что все будет хорошо… Скажите, синьора Анна, вы не станете возражать, если я сбегаю за бутылочкой «бароло»?
— Конечно, — ответила Анна. — У меня тоже есть немного денег, давайте-ка в складчину.
Но Паоло Бассо не хотел никакой складчины. Угощать будет он один. У него сегодня великий день, сказал старик. День, который надолго ему запомнится. Разве это трудно понять?..
Он ушел, и Анна осталась одна. С залива надвинулись густые сумерки, незаметно вползли в лачугу, и Анне показалось, что они отгородили ее от всего мира. Сумерки и она — больше ничего нет. И ей больше ничего не нужно. Она готова сидеть вот так до конца своих дней, сидеть, плотно укутавшись в темноту. Лишь бы ее никто не трогал, никто не мешал бы ей всегда оставаться одной…
Анна достала из сумочки сигарету, закурила и сразу закашлялась. Сумерки стали совсем плотными, почти осязаемыми. Теперь она видела только огонек своей сигареты и больше ничего. Тусклый, угасающий огонек. Она бездумно смотрела на него, медленно, устало покачивая головой…
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
И все же здесь Анне было лучше. Постепенно она привыкла к старику, ей даже казалось, что она по-настоящему привязалась к нему, и его безумство не только не мешает ей жить, но каким-то образом помогает бороться со своей тоской.
Странное дело, Паоло Бассо, презирая всех, кто так или иначе был связан с фашистами и их пособниками, никогда не переносил своего презрения на Анну. Он знал об Анне все, она сама обо всем ему рассказала, но ему никогда и в голову не приходило в чем-то ее обвинить, возложить на нее ответственность за ее прошлое. Наоборот, он считал ее жертвой и смотрел на нее как на человека, который пострадал от фашизма точно так же, как пострадал он сам. Это Анну немало удивило.