Анна встала и, прежде чем выпить, спросила:
— Может быть, и вы встанете? У нас за родину пьют стоя. Или стоя, или совсем не пьют… Вот так… А теперь к твоему тосту, Джино, я хочу кое-что добавить. Ты не против? Тогда слушай. Выпьем еще и за то, что солдаты моей родины пинком под зад вышвырнули всех, кто пришел туда без приглашения в сорок первом. Это теперь все говорят: «Ах, какая сильная страна, какой мужественный в ней народ, как там прекрасно живут люди!..» А тогда так не говорили. И шли туда не любоваться русскими пейзажами. Шли жечь, убивать и грабить. Хапали все, что можно было хапать. Заводы, машины, хлеб, сало, «яйки», вышитые украинскими бабами полотенца. И все вы тут, получая оттуда посылки, назад их не отсылали… Не отсылали, Джино? У твоей тетки Коринны я видела гуцульскую рубашку. Ее вам прислал Винченцо. Откуда ты знаешь, что он или кто-то из его друзей не содрал ее с убитого гуцула? Когда ты был мальчишкой, я видела на тебе русскую девчоночью кофту. Коринна надевала ее на тебя по праздникам. Ты уверен, что Винченцо не стащил эту кофту с расстрелянной итальянцами маленькой партизанки? Чего ты прячешь глаза, Джино? Тебе стыдно? А почему ж ты ни разу не сказал своему братцу: «Слушай, Винченцо, а ты ведь самый настоящий бандит!» Не слышала я таких слов и от синьора Моррони…
Джино глухо сказал:
— Кажется, у русских есть обычай не говорить плохого о покойниках…
— Да? — Анна зло засмеялась, одним духом выпила водку, потом, взяв бутылку, палила себе вторую рюмку. И опять выпила. — Тебе не нравится, что я плохо говорю о Винченцо?
— Он мертв, и самое лучшее — оставить его в покое, — все так же глухо проговорил Джино.
— А почему же вы все не оставите в покое меня? Разве вы не видите, что я тоже мертвая? Не видите, да? Или ползать по земле, как червь, и каждую минуту ждать, что тебя сейчас раздавят, — это жизнь?
— Откуда ты взяла, что я хотел тебя обидеть? — сказал Джино. — Я ничего плохого не имел в виду, когда предлагал свой тост. Ты мне не веришь? Если хочешь знать, я часто тебя вспоминал, когда ты ушла. Мы ведь не знали, куда ты делась…
— И думали, что я уже в заливе с камнем на шее? Ах, Джино, Джино, если бы у меня хватило для этого сил!
Анна как-то сразу обмякла, и то зло на всех и на вся, которое еще минуту назад в ней клокотало, уступило место привычной острой жалости к самой себе. Эта жалость была для нее теперь чем-то крайне необходимым, может быть, своеобразной защитой от полного ожесточения. Жалость к себе разъедала душу, но в то же время спасала Анну от чувства окончательной отрешенности.
Джино посмотрел на Паоло Бассо. Старик тоже посмотрел на Джино и спросил:
— Как у вас дела, сынок? Говорят, фаши все выше поднимают головы? А вы опять чего-то ждете, как когда-то ждали мы? Дождетесь, дождетесь… Они, наверно, заранее шьют для вас миллионы смирительных рубашек и тоже поджидают, когда вас можно будет спеленать…
— Теперь не дадимся, — улыбнулся Джино.
А Моррони добавил:
— Теперь мы стали умнее. И ученее.
— Ученее! — усмехнулся старик. — Только болваны говорят, что история не повторяется. История — это горячий конь. Если его не взнуздать, он может повернуть в любую сторону. Вчера — Муссолини, завтра — его последыш. Вчера — Помпея, завтра — Рим. Вулканы только спят, но не умирают.
— Вы очень мрачно смотрите на вещи, синьор Бассо, — мягко сказал Джино. — Мы стали не только ученее, но и сильнее.
— Сильнее? — старик вдруг подбежал к кровати и вытащил из-под нее старый чемодан с ободранной на крышке кожей. Откинув крышку, он дрожащими руками схватил исписанный лист бумаги и, отшвырнув назад чемодан, переспросил:
— Сильнее? А это что? Я выбрал из газет только крохи того, что происходит в этом страшном мире. Вот… В Палермо кто-то поджег дом, где собирались коммунисты… В Риме кто-то стрелял в девушку, которая хотела прикрепить к стене вашу листовку… В Неаполе кто-то бросил гранату в помещение коммунистической фракции… Кто-то стрелял в рабочую колонну демонстрантов… Кто? Вы не знаете — кто? А ведь это только наша Италия. Может быть, вы не знаете, что делается на родине Гитлера? Или в Америке? Или в Португалии? Где же ваша сила? Что вы делаете?
— А что же, по-вашему, надо делать, синьор Бассо? — тихо спросил Моррони.
— Что делать?! — воскликнул старик. — Вы разве не видите, как остывшая лава спускается с гор и жизнь исчезает под ней, как Атлантида в волнах океана… Вы этого не видите?..
Анна вздохнула:
— Бедный старик.
— Ты хорошо сделала, Аннина, что не пошла тогда к Нигри, — сказал Джино.