— Черт подери! — говорил Винченцо. — Он оказался таким изворотливым дельцом, что уже через три года ворочал миллионами. Козырный туз, а не человек!
Анна с трудом подняла голову и тяжелым взглядом обвела комнату. Она и не заметила, как гости покинули стол. За столом теперь сидела только она, Анна. На нее смотрели с острым любопытством, стараясь не пропустить ни одного ее жеста, ни одного движения. Так смотрят на интересного зверя в зоопарке. Только там, подумала Анна, за зрелище платят, а тут бесплатно. Если, конечно, не считать тех бокалов вина и закуски, которые были ей отпущены.
Анна увидела себя как бы со стороны — женщину, сидевшую за столом. У этой женщины руки дрожат так, что того и гляди она прольет вино на белую скатерть. Откуда она взялась тут, эта оборванка с воспаленными пьяными глазами, с нечесаными космами седых волос? Что нужно здесь этому отребью, жадно обгладывающему кусок курицы? Господи, до чего же низко пала эта женщина, если за стакан вина и кусок мяса позволяет использовать себя в качестве зверя в клетке! Она не вызывает в людях даже простого чувства жалости. Любопытство, смешанное с презрением, — вот и все, чего она заслужила! Проститутка Клоринда стояла на голову выше этой женщины. Она не позволила бы, чтобы с ней обращались точно со зверем в зверинце. Потому что Клоринда — человек, а в этой женщине, которая сидит сейчас за столом, уже ничего человеческого нет и не будет…
— Ну, теперь довольно, — сказала Армида. — Поблагодари синьора Меркулова и уходи. Ты уже по-настоящему пьяна.
— Нет, я еще не совсем пьяна, — Анна привстала, взяла в руку бокал с вином и, стараясь унять дрожь в руке, осторожно подняла его.
Странное, совсем забытое чувство испытывала она сейчас. Перед ней вдруг раскинулась, словно на огромном ярком листе карты, вся Россия — от далекого Севера, где когда-то летал Клим Луганов, до маленького молдавского села Высокий Дуб, в котором оборвалась ее жизнь. Анна видела волны морей, набегающих на берега, в ее глазах качались темно-зеленые кроны деревьев, величаво текли широкие реки, над пашнями поднимался туман, точно это вздыхала земля. Ее земля. Чужая земля. И всюду люди, люди — одни о чем-то говорят, другие смеются, третьи куда-то спешат… И среди этих людей Анна видит себя. Не такую, как сейчас — одинокую старую женщину с мутными глазами, — а совсем другую. Настоящую. Ту, которой больше нет. Она тоже о чем-то говорит, куда-то спешит, смеется… Потом исчезает. Не совсем исчезает — сливается с теми, кто рядом с ней. Она слышит, как кто-то поет:
И она тоже поет эту песню. И плачет…
— Не надо плакать, госпожа Луганова. — Это голос синьора Меркулова. Спокойный голос человека, не ведающего тоски. — Я понимаю вас, но… Поверьте мне, мы еще вернемся с вами в нашу Россию…
Наверное, его раздражали слезы Анны. Голос его стал жестким и нетерпеливым:
— Синьора Армида, проводите ее. Не сердитесь, госпожа Луганова, мы должны заняться делами.
Анна рукавом кофты вытерла слезы, вышла из-за стола и, держа бокал с вином, остановилась напротив Меркулова.
— Сейчас я уйду, — сказала она. — Только еще выпью. За настоящих русских людей.
— Да-да, — кивнул синьор Меркулов. — Нас не так уж много, госпожа Луганова, и мы на виду…
— Правильно, — повторила Анна. — Правильно. Предатели всегда на виду. Потому что их не так уж много. Раз-два — и обчелся. Госпожа Луганова, синьор Меркулов, еще полсотни сволочей.
— Как ты смеешь! — закричала Армида. — Вон отсюда!
— Не кричи, — спокойно проговорила Анна. — Ты такое же дерьмо, как и мы с синьором Меркуловым. Только этого не видишь потому, что плаваешь среди дерьма. Не подходи ко мне, гадина! Не подходи, слышишь! Я выпью за настоящих русских людей! Здесь их нет, здесь только подонки, настоящие русские люди — там, далеко… И если мы вернемся к ним, синьор Меркулов, нас раздавят, как вшей.
Анна выпила и бросила бокал под ноги. Осколки брызнули в стороны, Армида вскрикнула, синьор Меркулов прикрыл глаза руками. Муж Армиды сорвался с кресла и хотел броситься к Анне. Но она была сейчас так страшна, что никто не решился приблизиться к ней.
Анна сняла со спинки стула свою шаль, набросила ее на плечи и, неожиданно засмеявшись, сказала:
— За угощение благодарить не буду. Ты ведь позвала всю эту шваль на спектакль? С них и получи. А с твоего русского ублюдка получи вдвое больше. У него деньги есть — когда-то он продал Россию за валюту… Чао!
Она, ни на кого не глядя, медленно вышла из комнаты. Завтра же синьора Цокки, конечно, вышвырнет ее на улицу, и голод зажмет ее в свои тиски, но она ни о чем не жалела. Сейчас ей было легко, как никогда. Какая-то тонкая ниточка протянулась к ее сердцу из дальних глубин ее памяти о России, и, хотя ниточка эта была очень непрочной, очень слабой и каждое мгновение могла оборваться, Анна держалась за нее так, словно знала: если ниточка оборвется — оборвется и ее, Анны, жизнь…