— Понял? — спросил начальник у Алеши. — Будь наготове, но пока вылетать нельзя.
Здесь тоже мела пурга, здесь тоже бесновался буран, но под ногами у них была земля. Твердая, скованная вечной мерзлотой, но земля, и им не угрожали ни полыньи, ни провалы между льдинами, темные, точно глубокие пропасти в горах. А там…
— Я буду до крайности осторожен, товарищ начальник, — сказал Алеша. — Ведь в любую минуту я смогу вернуться.
Начальник базы, бывший полярный летчик, Михаил Владимирович Елагин, начинавший еще с Водопьяновым, поднял на Алешу усталые глаза:
— Вернуться-то ты сможешь, а как сядешь? В такой заварухе? Нет, Луганов, придется подождать… Да и там не примут…
Они ждали три дня, и вот час назад Молчанов снова дал радиограмму: «Не продержимся. Самолет можем принять трех километрах западнее стоянки. Случае изменения обстановки и невозможности посадки даем красную ракету».
Но теперь и здесь уже был ад, и от Исландии, «танцуя вправо-влево», шел еще один циклон. Что будет, если он повернет сюда и сомкнется с тем, который и сам, как говорит Юта, «вполне справляется со своими обязанностями»?
Елагин курил одну трубку за другой, выбивая пепел о подошву унта. И все время молчал. А что он мог сказать? Дать приказ на вылет? Смешно. Даже песцы забились под снег и сидят, пережидая буран. Вся авиация Заполярья стоит на проколе. Будь ты хоть дьявол, все равно не взлетишь и не сядешь. В такую погоду разве что сам Водопьянов или Клим Луганов могли рискнуть покинуть землю. Но то — совсем другое дело.
Алеша посмотрел на своего второго пилота, на Юту, на механика. Они не прятали от него глаза. И не уходили от ответа. Он им еще ничего не сказал, но они закивали: «Правильно решил, командир. Надо лететь. С моря погоды не дождешься. А там — люди…»
Торосы вздыбились, словно серые острые скалы: зацепись за них, и они пропорют брюхо машины от носа до хвоста. Торосы тянутся к самому краю света, и на них тошно смотреть, потому что в них видится почти человеческое коварство.
— Ах, какая красота! — говорит Юта, глядя вниз сквозь снежные залпы бурана. — Какие нежные очертания!
— Сказка! — коротко, угрюмо бросает механик.
Машину швыряет вверх, торосы остаются далеко внизу, а слева проносится лавина ледяной крупы. Острые иглы бьют по левой плоскости, машина вздрагивает и стонет, точно ей больно. Моторы гудят надрывно, тяжело, они словно кони, задыхающиеся от ветра.
Они входят в полосу какого-то черного снега. Алеше никогда не приходилось видеть такой картины: черные плотные струи, словно где-то за тысячи километров отсюда ветер сорвал корку земли, поднял ее в воздух и, смешав со снегом, понес над льдами. Это было страшнее грозовой ночи, страшнее и опаснее. Механик крикнул:
— Уходи, командир! Залепит все к черту!
Алеша и сам знал, что надо уходить. А куда? Вверх? Но там — первозданный хаос, там с бешеной скоростью мчится циклон, и ему ничего не стоит превратить машину в обломки. Вниз? К торосам?
Фонарь уже залепило, впереди ни черта не видно. Ткнешься носом в острую волчью морду тороса — и готово…
Он все-таки прижал машину ко льдам — здесь было светлее и не так швыряло. А когда черная полоса прошла, он снова поднялся повыше. И спросил у радиста:
— Что Молчанов?
— Зовет, — сказал радист.
— Знаю, что зовет! — раздраженно буркнул Алеша. — Что у него там?
— Все то же, — сказал радист. — Никаких изменений. Ветер — штормовой, видимость…
Он замолчал и испуганно взглянул на командира. Он был совсем мальчишкой, этот радист, он вообще летал первый год, а о Заполярье знал только по рассказам. Он думал, что тут — сплошная романтика. Северное сияние, нерпы и белые медведи. А оказалось, что Заполярье — это такие вот полеты, когда вокруг тебя черт знает что и ты каждую минуту можешь отправиться в потусторонний мир…
— А видимость? — Алеша посмотрел на радиста и, поняв, что он в эту минуту испытывает, заставил себя улыбнуться: — Видимости никакой? Я так и думал. Но они зажгут там костры, и все образуется.
Юта подтвердил:
— И все образуется, Митя. Понял? Ты знаешь, что сказал Кальдерон: «Величайшая победа есть победа над самим собою». Вот, брат, в чем дело. Скажи себе так: «Я, Дмитрий Рязанов, сын Семена, чихать хотел на все, что происходит вокруг меня, я не боюсь ни черта, ни дьявола, потому что рядом со мной есть Алексей Луганов и штурман Юта, а они все знают и все умеют, потому что…» Почему, командир? Почему мы все знаем и все умеем? Почему мы такие бесстрашные, как львы?