— Прости меня, Алеша, прости. Все это как-то само, без меня. Ты должен понять. Ну прости, слышишь? И скажи мне все, умоляю тебя.
— Хорошо. Но возьми себя в руки… С Романом оборвалась связь, когда он был над перевалом. Никто ничего не знает. Лично я уверен, что он сел на вынужденную. А рация вышла из строя. Только и всего…
— Сел на вынужденную? На перевале?
— Он мог спланировать в долину. Он мог сесть в каком-нибудь ущелье, забитом снегом. Он мог… Ты что, не знаешь Романа?.. Командир отряда и штурман собираются сейчас вылетать. К нему, к Роману. Я тоже полечу с ними. А ты пойдешь к диспетчеру. Мы сразу сообщим, как только… Ты чего вскочила? Куда заторопилась?
— Я полечу с вами. Вы должны взять меня с собой. Иначе я сойду с ума…
Он на минуту представил Ингу, ожидающую первой весточки с борта самолета. Только на минуту, не больше, но за это время перед ним промелькнула картина, какую он не хотел бы увидеть наяву. Инга мечется взад-вперед по длинному коридору, прислушивается к легкому скрипу каждой открывающейся двери и, заломив руки, спешит навстречу диспетчеру, который, избегая ее взгляда, проходит мимо. Диспетчер еще ничего не знает, а ей кажется, что он и избегает ее взгляда только потому, что уже знает все. Ей закричать бы, заголосить, а она, прислонившись к стене, начнет облизывать пересохшие губы и будет молчать, словно раздавленная несчастьем… Потом опять будет метаться и ждать, ждать и метаться…
«Нет, она действительно сойдет с ума, — подумал Алеша. — Ее нельзя оставлять одну… Но никто ведь не разрешит взять ее в самолет, что совершенно исключено».
Так что же делать?..
— Ты не полетишь, — твердо сказал Луганов. — Ты не должна лететь. Ведь может случиться, что Роман все-таки прилетит, а как же тогда? Кто встретит Ольгу? Ей ведь надо будет рассказать, почему меня здесь нет, да и Роман станет нервничать, не найдя тебя на аэродроме… Нет-нет, Инга, ты должна остаться.
— Хорошо, я останусь, — согласилась Инга. — Я буду встречать Романа и Ольгу.
Она даже просветлела, уцепившись за эту мысль: Роман ведь действительно может неожиданно вернуться. Роман — это не какой-то зеленый пилотяжка, он бывал и не в таких переплетах. Роман — это Роман»
Чем ближе они подлетали к перевалу, тем сильнее Алешу охватывала тревога. Он гнал ее прочь, он не хотел поддаваться чувству, которое сломило бы его волю, но ему трудно было бороться с собой, и он все чаще ловил себя на том, что начинает испытывать ощущение, похожее на страх перед чем-то неотвратимым. «Откуда это? — спрашивал он себя. — Предчувствие? Или просто взвинченные нервы? А может быть, и то и другое?»
Он сидел в кабине между командиром отряда и летчиком, а штурман устроился чуть позади, прислонясь к перегородке. Механик Романа, который упросил командира взять его с собой, стоял за кабиной, грызя мундштук без сигареты. Он все время молчал и, даже когда командир обращался к нему с каким-нибудь вопросом, отвечал не сразу, будто смысл этого вопроса доходил до него с большим опозданием. Он, наверное, ни о чем другом, кроме своего самолета, не вернувшегося вовремя на аэродром, думать не мог. «Парень совсем обалдел», — сказал командир Луганову.
Они вышли к перевалу прямо у Седла — так летчики называли что-то похожее на коридор между двумя скалами, возвышавшимися над цепью каменных глыб и холмов Уральского хребта. Все, кто летал на легких самолетах, хорошо знали это место, потому что оно позволяло набирать высоту на добрых триста метров меньше той, которая требовалась для перелета через горы. А триста метров высоты, когда почти над самым хребтом лежат тяжелые облака — это совсем не мало…
Недавно пролетевшая над перевалом пурга забила снегом ущелья, засыпала оголенные холодными ветрами черные валуны, и теперь вся цепь гор казалась похожей на холмистое плато с пологими склонами. Только в глубоких провалах, над которыми нависли уродливые скалы, темнели нагроможденные друг на друга огромные камни. И именно в эти провалы, чем-то напоминающие дантов ад, вглядывался Алеша. Он и боялся туда смотреть, и в то же время не мог оторвать от них взгляда. Почему-то казалось, что если катастрофа случилась, то только там, внизу, в одной из этих страшных пропастей, и больше нигде. Может быть, так казалось потому, что обманчивый вид белого плато, лежащего под самолетам, внушал какое-то доверие и невольно наводил на мысль: если бы возникла необходимость сесть, это не трудно было бы сделать и вот тут, между вот этими валунами, и вот там, на пологом подъеме к Седлу, и дальше, где кончается спуск в ущелье…