— И я. Выкурю вот еще одну, потом подойду.
Его слегка клонило в сон, и он, сев на диван, откинул голову на спинку. Сказал вслух, словно обращаясь к кому-то:
— Подремлю маленько…
Он любил сидеть вот так, с закрытыми глазами, делая вид, что спит или дремлет. Хорошо, когда никто не мешает думать о чем-то, о чем-то вспоминать. Человек не может, чтобы о чем-то не вспоминать — это как бы повторение жизни. Пусть не настоящее повторение, все равно приятно увидеть себя таким, каким когда-то был. Разве нет? Жизнь-то ведь прожита не зря, были ведь и мы рысаками, как говорил Клим Луганов…
Клим Луганов… Посмотрел бы он сейчас на своего Алешку. Орел — тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, — настоящий орел! И красавец, весь в мать. А мать у него была — дай боже! Взглянет на тебя, бывало, своими глазами-маслинами — мир кружится.
Клим, когда женился, — голову к черту потерял. Только и слышали от него: «Анненька моя… Аннушка… Аннеточка…»
Один раз перед самой войной это, кажется, было, пришла она в аэропорт встретить его. Клим прилетел только к вечеру. Заглянул в зал ожидания, смотрит — сидит его Анненька в кресле, спит. Взял ее тихонько на руки и понес к машине. А тут — дежурный: «Товарищ Луганов, вас вызывает комэск! Срочно!»
В кабинете комэска — важное совещание, начальник управления чем-то расстроен и злой, как черт, все говорят на повышенных тонах, а тут — картинка: Клим ногой толкает дверь и вносит в кабинет свою Анненьку. Идиллия… Комэск сперва побледнел, потом побурел. Секретарь обкома зловеще спрашивает у начальника управления: «Что это, простите за нескромный вопрос?» Начальник управления вроде как задохнулся и не говорит, а с трудом выталкивает из себя слова: «Эт-то что еще за явление?» А у Клима, как всегда, когда рядом с ним его Анненька, идиотское выражение лица и улыбка до самых ушей: «Это, товарищ начальник, моя жена, Анна. Прошу простить, забылся маленько…»
Три дня весь аэропорт хохотал, а Клим и ухом не вел. «Болваны, — говорит, — чего ржут?»
Багров улыбнулся своим мыслям. И тут же тяжело вздохнул. Кто это сказал тогда: «Такая любовь приносит или великое счастье, или великое горе… Середины тут не бывает… И сдается мне, что загубит эта Анненька хорошего человека»? Кажется, Федотьев, инженер по приборам. Накаркал, сволочь, напророчил!.. Или просто глубже видел? Мы ведь все тогда понемножку были влюблены в Анну, кое-чего, наверное, не замечали… Да и замечать-то особенно было нечего. Ну, легка маленько на ласковую улыбку, ну, постреляет раз-другой глазами-маслинами, прихлопнет какого-нибудь пилотяжку с чувствительным сердцем — так молодость же, куда от нее уйдешь?! А когда родился Алешка — все по местам. Кто тогда не завидовал счастью Клима? На всем белом свете, думали, не найдешь такой отличной пары, не встретишь такой отличной семьи. И не случись война, не проверь она каждого человека на прочность, может, и было бы все по-другому, может, и не носил бы сейчас Алеша Луганов в себе такую боль…
ГЛАВА ВТОРАЯ
В конце апреля сорок первою Анна получила письмо от матери из-под Кишинева. Клавдия Никитична писала:
«Совсем я, доченька, занедужила, вроде как смертушку свою чую. Понимаю, путь от вас до меня не близок, однако ж тщу себя надеждой, что повидаюсь с гобой и со своим внучонком… Если сможете, приезжайте…»
Клим в это время работал в авиации Главсевморпути, часто летал на ледовую разведку и, бывало, по две-три недели не возвращался на базовый аэродром. Но как раз накануне праздника у него выдалось несколько свободных дней, и они с Анной решили: он долетит с ней и с Алешкой до Москвы, устроит их на кишиневский самолет, а сам, сделав кое-какие дела в Главсевморпути, вернется на Север.
Молдавия уже цвела садами так, точно над ее землей день и ночь плыли бело-розовые облака. А когда с Карпат налетал вдруг пахнущий хвоей ветер и встряхивал ветви яблонь и груш, земля будто покрывалась мягким снегом, нежным и таким душистым, что кружилась голова.
Анна, привыкшая к суровой и скупой природе Крайнего Севера, долгое время не могла спокойно говорить о горячем солнце и о яркой синеве неба, из которого, казалось, на землю тоже льется тепло.
— Это же рай, мам! — восторгалась она. — Шесть лет, как я уехала отсюда, а кажется, будто все это в первый раз вижу!
Клавдия Никитична, с приездом дочери сразу забывшая и о своих недугах, и о «смертушке», которую она вроде как поджидала, поддакивала:
— Рай это и есть, доча, не то, что у вас на краю света. Уговорила бы ты своего Клима перебраться сюда, пожили бы по-человечески. У нас вон, за селом, ангар возвели, небось, и летчики скоро прилетят. Нельзя, что ли, и Климу сюда?