— Не захочет он сюда, мам, ты Клима не знаешь. Он же не человек — буря! И без бурь да метелей ему и жизнь не в жизнь… Уж он такой, Клим наш…
— Гордишься им? — спросила мать.
— Не то слово, — ответила Анна. — Своими мужьями-летчиками гордятся все, а я… Клим для меня — все! Все, понимаешь? И мечта у меня одна: вырастить Алешку таким же, как его отец. Больше ничего не хочу…
А недели через три принесли от Клима первую телеграмму:
«Срочно вылетай один не могу к черту такая жизнь Клим».
— Видишь? — улыбаясь, спросила Анна. И добавила: — Это и есть наш Клим. Другого такого нет…
Клавдия Никитична нахмурилась:
— Подождет твой Клим, ничего с ним не станется.
— Полечу, мам… Иначе нельзя. Сама не меньше Клима тоскую, — призналась Анна, однако уговорам матери поддалась.
После второй телеграммы Клима, в которой он настоятельно требовал немедленно вылетать, Анна собралась было в дорогу, но мать в это время действительно слегла и оставлять ее одну Анна не решилась. Написала Климу, что приедет, если Клавдии Никитичне будет лучше, в первых числах июля…
Здесь, в Высоком Дубе, ее и застала война. Анна бросилась в Кишинев, надеясь вывезти своих, но там уже была такая неразбериха, что сделать это не представлялось никакой возможности. Подавленная, растерянная и напуганная надвигающимися событиями, Анна вернулась к матери.
А вскоре в село пришли немцы.
Пришли, забрали все запасы хлеба, угнали скот и ушли дальше на восток. Осуществлять же режим «нового порядка» немцы поручили местным властям — назначенным ими старосте и двум полицаям.
Странная потекла жизнь в Высоком Дубе. В сорока километрах от села по кишиневской магистрали, гудя моторами и скрежеща гусеницами танков, в глубь России двигались армии опьяненных первыми успехами фашистов, а здесь — тишина, покой, будто и не было никакой войны, будто гроза пронеслась стороной, не зацепив Высокий Дуб даже краем тучи…
Клавдия Никитична, чувствуя свою вину перед Анной, говорила:
— Отсидимся как-нибудь. Немчуре здесь делать нечего, уголок у нас тихой, бог даст, все обойдется…
Анна молчала. Она вообще все время молчала, будто ничего не слышала и не видела. Она даже думать ни о чем не могла, настолько страх перед будущим парализовал ее волю. Если бы у нее спросили, чего она больше всего боится, Анна, пожалуй, не смогла бы ответить. Ее пугал сам страх, который ворвался в ее жизнь так внезапно, что она не успела даже подготовить себя к сопротивлению этому чувству.
Клавдия Никитична, приглядываясь к дочери, как-то сказала с осуждением:
— Раньше ты такой не была…
Анна, взглянув на мать, спросила рассеянно:
— Какой?
Какой, какой же она была раньше? Честно говоря, Анна никогда не задумывалась над подобным вопросом. Потому что у нее был Клим, за широкой спиной которого она всегда чувствовала себя спокойно. Клим всегда умел сделать так, чтобы все взвалить на свои плечи. Он любил говорить: «Ты — женщина, а женщина испокон веков считалась слабым созданием. Сильные ветры — не для тебя, грозы — тоже… Ты согласна со мной?..»
Она была с ним согласна. Вполне. И с трудом понимала тех женщин, которые искали каких-то там подвигов, мечтали о славе и прочих «мужских атрибутах», как, смеясь, говорил Клим. Может быть, кое-кому это и нужно, думала Анна, для того, чтобы как-то обратить на себя внимание… Но зачем это ей? Слава богу, сама природа наделила ее и красотой, и женственностью, и обаянием — всем тем, чего очень многим недостает…
Возможно, если бы Клим внушил ей, что все это не так, Анна со временем кое-что и поняла бы. Но, как ни странно, Клим не только не делал таких попыток, а наоборот, всегда старался показать Анне: вот такую, как ты есть, я и люблю тебя больше всего.
И он действительно большего от нее ничего не хотел. Пусть она останется такой всю жизнь: красивой, нежной, любящей. Его счастьем и его гордостью. Его женой. А уж от бурь он ее прикрыть сумеет — в этом никто не может сомневаться…
И вот теперь она осталась одна, без Клима, с больной матерью и семилетним сыном на руках. Она понимала: на ее долю выпало тяжкое испытание, и от того, хватит ли у нее душевных сил выстоять, зависит дальнейшая судьба всех их троих — и матери, и маленького Алешки, и ее собственная судьба.
«Выстою?» — спрашивала она себя. И не могла ответить даже самой себе. Потому что не знала, ничего-то она не знала…
Анна хорошо помнила тот день, когда впервые увидела немцев. Она стояла в это время с ведром у криницы, а Алешка с соседним мальчишкой гонял по улице мяч, поднимая клубы пыли. Вдруг из-за угла вылетели два мотоцикла с колясками и, резко затормозив, остановились напротив дома Клавдии Никитичны. Анна видела, как из колясок выпрыгнули двое немцев и направились во двор, держа у груди автоматы. Надо было бы бежать в дом, но она не могла сделать и шага. Ноги стали будто ватными, все тело обмякло, к горлу подступила тошнота.