Садух поймал себя на том, что уже стоит неподалеку, улыбающийся и довольный, как если бы удалось выиграть в безнадежной партии. Самолет Илии изменился. Вместо болтавшихся раньше по бокам ног, скрепленных тяжелыми плоскими балками, мун называл их загадочным словом «лыжи», остались лишь четыре короткие лапки, связанные практически под брюхом летающего сарайчика широким прямоугольником из брусьев с диагональными перемычками. От этого, как ни странно, самолет стал выглядеть более стремительным, поджарым, что ли, как если бы присел, подтянув лапы к брюху и готовясь к прыжку. Вместо привычного хвоста тянулась сложная мешанина перекрещивающихся брусков и тяг, как будто машина решила избавиться от кожи и оголила тонкое плетение костей и жил, до того прятавшееся от стороннего взгляда. Мелькало за окнами улыбающееся лицо, но разглядеть подробности было невозможно, пока самолет как-то непривычно аккуратно и даже бережно не опустился практически на самое брюхо, сразу же оказавшись ниже не такого уж и рослого гостя. Стало заметно, что машина пережила многое — обшивку пятнали многочисленные свежие и уже состарившиеся пятна заплаток, когда-то серебристый цвет смолы, которой изначально она была пропитана, потемнел, а сами заплатки, похоже, никто и не озаботился подбирать в цвет основного корпуса. Садух уже приготовился поинтересоваться откровенно поношенным, но при этом как будто заматеревшим, ветеранским обликом самолета, когда замер с открытым ртом, так и не высказав повисшие на языке слова — из открытого бокового проема выбрался, сутулясь и пригибаясь, Илия. Его, конечно, нельзя было ни с кем спутать, и не было сомнения, что это он, но одновременно любой, кто видел веселого волосатого муна, сказал бы — нет, братцы, это другой человек!
Илия был не просто лыс — он был без волос. На голой, потемневшей от загара голове, от того еще контрастней, выделялись уцелевшие или, может быть, заново отросшие ресницы и редкий выгоревший пушок на том месте, где должны были быть брови. Сверкнула белозубая улыбка:
— Видел бы ты свою рожу, Садух!
Илия, в парадном халате с драным рукавом, разукрашенном цветами Ур, но при этом перепачканном сажей так, что эти самые цвета едва были видны, шагнул навстречу. Садух вместо приветствия, сам того не ожидая, как-то сдавленно крякнул и обнял бывшего члена семьи. Отстранился, рассматривая изменившегося приятеля, и, наконец, выдавил:
— Да-а, вижу, нагулялся вдоволь! Проведать или насовсем?
Илия вздохнул, усмехнулся:
— Садух, ты сам все знаешь. Побуду немного — надо подготовиться, и улечу.
— Расскажешь?
Илия заулыбался:
— Ну, что ты, как не родной? Забирайся в самолет! Надеюсь, твои орлы не заскучают до завтра?
Садух спохватился:
— Погоди, отошлю их на хутор, — бросил быстрый взгляд на муна, — ты же подбросишь меня?
— Ну, зависит от того, сколько выпьем, — Илия, на которого орешек не действовал, смеялся, — кстати, у тебя есть с собой? А то у меня чистого-то и нет.
Садух, отвлекшийся, чтобы подать знак охране, обернулся:
— Нахватался дурных привычек на этом западе! Не волнуйся, найду я тебе нормального.
На что, на что, а на появление бывшего старосты я не рассчитывал. Видно, действительно плохо оценивал Садуха. Он держал Облачный край под постоянным контролем и такое событие, как визит отряда скелле, конечно, не мог пропустить. С другой стороны, у Облачного барона, как я его про себя прозвал, могли быть, да наверняка и были, другие важные и неотложные дела. Мог бы отправить доверенного человека, но нет, явился лично. Я немного, честно говоря, растерялся. Это там, на западе, я эль, пугающе неизвестным образом угрожающий устоявшимся порядкам. Там меня боятся, остерегаются, ненавидят, любят и почитают. Там меня принимает лично Его Величество, со мной договаривается Орден, разговаривает Храм. А здесь? Я — бывший контрабандист, официально изгнанный из семьи. Здесь мои инопланетные заморочки никого особенно не волнуют. С Садухом, конечно, меня много чего связывает, но и друзьями мы никогда не были — он бывший староста нескольких хуторов, превратившийся в почти самовластного хозяина этих земель на краю мира, я — бывший мун, принятый в его семью по сугубо практическим соображениям, позже по таким же соображениям из нее изгнанный. Наши отношения всегда основывались на взаимной выгоде, меркантильном интересе, но вот надо же я был рад ему, как старому другу. И что самое интересное, он был единственным человеком на планете, кроме моей скелле, которому я доверял. Вероятно, потому, что прекрасно понимал его. Но вот то, что он явится лично, не предвидел.