— Но все же не покорили, — спокойно ответил Богданов.
— Только для того, что бы это сделали их потомки. Поймите, Игорь. Война — неизбежность. Вы можете только облегчить участь Земли.
— Чем же?
— Управление полетом. Прыжок! Возможность быстро и стремительно развивать наступление. И главное — управление прыжком! Откройте корабль. Пришло время делиться знаниями. Я показал вам все, теперь ваш ход.
Богданов помолчал, а потом ответил.
— Моему бортмеханику это было бы интересно. Он все время утверждает, что наша технологическая мысль развивалась в одном направлении, но разными дорогами. Однако получается, что уперлись мы в один и тот же барьер. Забавно.
— Так давайте вместе преодолеем его. И шагнем значительно дальше!
— Я вынужден отказаться. Боюсь, что это не пойдет ни вам, ни нам на пользу…
— А вы подумайте, Игорь. — Улыбка фюрера слегка потускнела и сделалась «всепонимающей». — Вы подумайте. Время пока есть.
Игорь встал.
— Я так понимаю, что аудиенция окончена. Но у меня есть вопрос…
— Да, конечно.
— Этот разговор был поручен вам Гитлером?
— Почему вы так решили? — Мюллер округлил глаза в искреннем удивлении.
— Мне показалось, что вы развиваете его идеи.
— Как вы все же наивны, капитан. Адольф Гитлер это, увы, прошлое. А мы с вами должны смотреть в будущее. И никак иначе.
Ракета.
Помнящая тепло человеческих рук тонкая скорлупка из самой прочной на свете стали.
Теперь она не была мечтой, она стала нереальной реальностью. Очередное чудо света. Колосс, прочно стоящий на земле четырьмя железными ногами. Все наладки, доводки, подготовки были окончены. Через несколько часов это чудо взмоет в небо и растворится где-то там, в чернеющей вселенной. А он, ее создатель, останется на земле. Будет контролировать пуск, а потом смотреть, как огоньки сопел превращаются в ничто, теряются среди звезд.
Вернер фон Браун посмотрел на стену. Это уже вошло в привычку. Там за стеной была пусковая площадка, а дальше можно было рассмотреть изящные контуры его детища. Можно, если выйти на улицу.
Ему выходить было не обязательно. Он чувствовал ракету. Должно быть, так мать чувствует новорожденного ребенка. Вернер сел к столу и опустил голову.
Скрипнуло.
Он обернулся. За спиной остановилась коляска. Застыли колеса, замерла рука на колесе. Вторая упокоилась на плюшевом пледе. Счастливый и грустный Карл виновато улыбнулся.
Вернер отвернулся. Последние дни Кляйн раздражал его. Если честно, в этом не было вины хромого гения. Просто он стал постоянным напоминанием о том, что все точки расставлены, все решения приняты, и все кончено. Долгая, кропотливая работа, которая никогда бы не началась без него, Вернера фон Брауна, подходила к своему логическому завершению. И в этом завершении места ему не оказалось.
От этого в груди возникало щемящее чувство. Фон Браун снова подумал о том, что он как мать, что родила и тут же лишилась ребенка. И забирали этого «ребенка» при участии его «отца», что сидел теперь за спиной, виновато растягивая губы, как нашкодивший школьник.
— Что? — спросил не оглядываясь.
Голос прозвучал глухо и недовольно. Карл засопел, противно хрустнули костяшки пальцев.
— Я пришел попрощаться, — проговорил он.
— Прощай, — коротко отозвался Вернер. Говорить не хотелось совершенно.
— И еще…
Кляйн запнулся, костяшки снова защелкали.
«Господи, как у него получается так мерзко и так долго хрустеть», — нервно подумал фон Браун.
— Вернер, — позвал Карл как-то просительно.
Он взял себя в руки и обернулся. Калека выглядел жалко, и в душе даже шевельнулось давно забытое чувство к этому человеку. Чувство из детства. Как в интернате на острове Шпикерог. Когда он нашел в затюканном очкарике с сальными волосами еще не друга, но то, чего так не хватало для реализации безумных идей.
В отрочестве он начал общаться с Кляйном вовсе не как с человеком, а как с необходимым для работы ресурсом. Человеческие отношения пришли позднее. Отношение невероятным бумерангом вернулось к нему теперь.