— Мы знаем, что не всегда так было, — хмуро отозвался Луций, — но что было на месте великого царства из двух городов да одного водохранилища, и то сухого, представляем в самых общих чертах.
— Ну ладно, давайте чайку похлебаем, и я расскажу легенду о распаде великого царства… Вы прекрасно знаете, что империя эта называлась Союз Советских Социалистических Республик и была она самой большой и богатой на свете. Всего в этом государстве хватало с излишком. И все рассортировано. Скажем, в булочной стенки ломились от разных булок и хлебов, в молочных стояли рядами бутылки с молоком, в электротоварах можно было купить за рубли светильник или холодильник. Вот так процветало это замечательное государство, пока в нем не завелся один недостаток. Недостаток в идее. Старая большевистская идея усохла до того, что ее уже никак нельзя было продавать или даже даром давать с другим более ходким товаром в нагрузку. И у банды, которая этой великой страной потомственно правила уже несколько десятков лет, родилось сомнение, удастся ли им и дальше держать власть в руках, не имея за душой новых идей. Тогда они, те, кто стояли у власти, подумали и размежевались. Самые перспективные и мыслящие сделали вид, что они против остальных, традиционно держащих власть, на тот случай, если власть у них из рук выпадет и надо будет ее подобрать. Но они не учли, что империи умирают, как люди, и этой приспичило по возрасту, и никакие самые смелые лекарства…
— Поздно уже, — прервал его Никодим и, усмехнувшись, показал на мальчика, который не отрываясь смотрел на колбасу, — может не будем пацана травить байками?
Когда Луций вышел вместе с чайником, Вадим Александрович несмотря на полноту живо вскочил с места и отозвал Никодима к окошку, так чтобы Василий не слышал:
— Ты, болван, засветился, — сказал он грубым шепотом, — хорошо, что концы ко мне идут, а то уже перешел бы на казенные хлеба.
— Кто? — спросил Никодим.
— Не твоя забота, — отмахнулся толстяк, — сами справимся. Только ты в лицей больше не ходи. На тебя здесь уже сторожевик гуляет. Все, что на столе, возьми, — мотнул он головой в сторону оружия, — завтра выправим тебе разрешение и все документы для поездки. Остерегись, не своей головой рискуешь.
— Я сыск уважаю, — шепотком отвечал Никодим, — старая школа российских сыскарей работает получше нашей контрразведки, только в лицее я вполне затерян среди студиусов, да и директор ориентируется на крепкую руку…
Однако, встретив свирепый взгляд Вадима Александровича, речь свою прервал и осторожно загрузил оружие в карманы пиджака.
— Я исчезаю, — торопливым шепотом приказал толстяк, — а ты чай попей, да и топай отсюда. Я тебя по хазовкам ловить более не собираюсь. Утром ко мне за билетом и марш-марш в Петербург. Имей в виду, это тебе не Москва «старушка-простушка», там без выправленного документа и часу не продержишься, и на улицу носа не сунешь, и в номера ни въедешь. Нищенский хомут сбрось! — строго показал он на заношенный пиджачок. — Обрядись в первоклассное английское платье, для поездки всего получишь с лихвой.
— Мне прикрытие нужно, — сказал Никодим, тряся головой от полученной взбучки. — Я хотел с собой братьев взять, они в наших делах ни уха, ни рыла, и захотят, так не сдадут. Крючок для старшего есть, не сорвется. Я бы сам рожу из гостиницы и вовсе не высвечивал. Эти двое ни в какой картотеке ни значатся. Зуб даю на отсечение.
— Смотри, — равнодушно пожал плечами толстяк, — ответ твой. Не жопой, головой ответишь в случае неудачи.
Когда Луций вернулся с подносом, на котором дымились стаканы с крепким чаем, ни Никодима, ни бывшего школьного учителя истории уже не было. В углу спал младший братишка с недокусанным шматом колбасы в руке, а на столе, придавленная нунчаками, белела записка.
«По прочтении сожги, дубина», — ознакомился юноша и заскрипел от злости зубами.
4. ВЫБОР СЛОВ
Не успев прийти ни к какому выводу относительно Никодима, Луций зашел в аудиторию и, подняв руку в знак приветствия, осторожно прошел на свое место. Магнитофон все также бесстрастно препарировал качества речи.
Всякое суровое, стремительное вновь создан-необыч-ное тотчас придуманное слово в гневе, нападках делают речь правдивой и как бы воодушевленной. Там, где мы высказываем другое какое-нибудь душевное переживание, применять те же самые средства конечно нецелесообразно. В патетических частях речи, при душевных страданиях, когда оратор хочет вызвать сострадание, более нужны чи-про-стота, сладос-прия-тность.