Никодим подвел братьев каждого к своему месту. К их удивлению, в изголовье кушетки Василия было золотыми буквами выведено на латыни, греческом и русском его имя. На кушетке же Луция, гораздо более просторной, изображен был во всю длину жирный вопросительный знак, к тому же рисованный черной краской.
Растянувшись во весь рост, Луций осторожно осмотрелся. По окружности триклиния, так же как и он, возлежало множество людей, обративших свой взор к огромному мраморному столу. В самой его середине прилег на передние ноги ослик коринфской бронзы с вьюками на спине, которые были полны с одной стороны кипящими в масле коричневыми колбасками, а с другой — жареными курицами, обрызганными маком и медом. Только юноша сглотнул слюну, как к его лежанке подошли два мальчика в коротких белых плащах и беретах. Не говоря ни слова, они стащили с братьев сандалии и омыли им ноги ледяной водой, предварительно старательнейшим образом остригши ногти. При этом они пели патриотические песни и в такт притопывали. Только насухо вытертые и вновь обутые братья собрались приступить к трапезе, как зазвучала симфония в классическом стиле с обилием духовых и ударных инструментов.
Четыре воина, держа на вытянутых руках малюсенькие подушки, внесли хозяина пира. Его лысая голова высовывалась из широкого шарфа с пурпурной оторочкой и свисающей там и сям бахромой. Василий тотчас узнал его по багряному плащу и хотел было крикнуть: «Где мой мотоцикл?» — но почему-то передумал и протянул руку к курице.
Мужчина, многократно изображенный на стенах и потолке, не обращая ни на кого внимания, сделал полный круг на плечах охранников и был осторожно опущен ими на самое высокое место за столом. Тут он хлопнул в ладоши. Мгновенно четыре девчушки, у каждой из которых в носу торчало серебряное кольцо, внесли громадную плетеную корзину. В ней, расставив крылья, сидела огромная индейка из дерева и соломы. Под звуки пронзительной музыки, изображающей, по-видимому, возмущение наседки, служанки принялись шарить в соломе и, вытащив оттуда большие желтые яйца, раздали их пирующим. Радушный хозяин обратил внимание на это зрелище и сказал:
— Друзья, я велел подложить под индейку страусовые яйца. И ей-ей боюсь, что в них уже страусята вывелись. Попробуйте-ка, съедобны ли они?
По примеру других гостей Луций взял тяжелую серебряную ложку, лежащую справа от него и разбил яйцо, которое оказалось из слоеного теста. Он чуть не бросил свое яйцо, заметив в нем что-то, напоминающее цыпленка, но затем услышал, как Василий воскликнул счастливо: «Ну и вкуснятина!» Поковыряв корочку, Луций вытащил из яйца жирную перепелку, приготовленную под соусом из перца и яичного желтка.
Заметив, что юноша изготовился вслед за перепелкой съесть и тесто, возлежащий по соседству сотрапезник предупредил его:
— Молодой человек, советую не слишком налегать на первые блюда. Всего ожидается более десяти перемен, так что не опростоволосьтесь. Вы, видно, впервые на пиру у нашего благодетеля? — И на молчаливый кивок Луция продолжил: — Так вот, знайте, что кругом стола спрятаны среди гостей специальные люди, которые строго следят, все ли перемены пробуют гости. Ведь отказ хоть от одной из них — оскорбление для хозяина. Хион так готовился к приему, что грех обидеть его отказом от еды. А грех наказуем.
Поблагодарив за сведения, юноша с большим сожалением отказался от оболочки яйца. По знаку, данному Хионом, который почти ничего не ел, а только строго наблюдал за пирующими, вновь грянула музыка, и тотчас мальчики стали уносить подносы с закусками. В суматохе упало одно серебряное блюдо, Хион заметил это и велел подвести виновного отрока к себе. Разине надавали затрещин, а блюдо бросили обратно на пол. Один из мальчиков вымел его вместе с остальным сором за дверь. Мальчик же, уронивший блюдо, был уведен в дальний конец зала прямо напротив Хиона, где с него сняли всю одежду и цепью приковали к одной из мраморных колонн, поддерживающих свод.