По его знаку труп генерала убрали, причем голову с обещанием набальзамировать и передать в музей изящных искусств несли на подносе отдельно; ковер перевернули и посыпали песочком, а бойцов развели по разным углам. Оставшись без меча, телохранитель впервые проявил некоторые признаки беспокойства. Видимо, он почувствовал, что речь уже идет не о работе палача, а о борьбе не на жизнь, а на смерть с умелым противником. Когда же юноша скинул рубашку, обнажив мускулистое тело атлета, телохранитель стал беспокойно вертеть головой, питаясь поймать взгляд Хиона и одновременно заручаясь поддержкой собственного хозяина — Топорова.
— Трезубец мне, — услышал Луций его просьбу, обращенную к двум слугам, которые несли на громадном бронзовом подносе трезубец и кусок рыболовной сети, сплетенной из очень крепкой лески.
Не обратив внимания на просьбу, слуги прошли на середину круга и передали трезубец сыну регента, его сопернику же сунули в руки сеть, которую он тут же стал расправлять, искоса поглядывая на юношу. Хион дождался, пока телохранитель расправил сеть, и поднял ее края над головой, после чего хлопнул в ладоши.
Сын регента взял трезубец наперевес и бросился вперед. Телохранитель приготовился накинуть на нападающего сеть, но юноша использовал оружие как шест. С размаху воткнув трезубец в деревянный пол, он отпустил его рукоятку и, выгнувшись, как кошка, перелетел через сеть. Не устояв на ногах, юноша кубарем покатился по ковру и, пока охранник с сетью разворачивался, успел подняться и стремглав броситься на него. Запутавшись в сети, двое бойцов перекатывались по ковру, пытаясь схватить друг друга за горло.
Присутствующие поддерживали их нестройными криками. Тут же заключались пари, причем более всех усердствовал Никодим, который без зазрения совести принимал любые ставки за сына регента. Борьба, впрочем, не оказалась слишком затяжной. Преимущество в силе юноши было столь велико, что не прошло и минуты, как он завернул противнику руку за спину, а свободной рукой стал давить на подбородок, так что голова охранника, несмотря на сопротивление, стала отъезжать от позвоночника, пока не послышался громкий хруст сломанных костей. Сеть напряглась и взлетела вверх, отброшенная сильной рукой. Юноша встал и пошатываясь отошел к краю ковра. Телохранитель остался лежать лицом вниз, но когда слуги захотели унести его и, перевернув, попытались втащить на носилки, он вдруг застонал.
— Не понимаю, как это может ожить человек со сломанной шеей? — вслух выразил общие сомнения Хион, на что ему резонно и так же громко ответила Фортуната:
— Значит, у него сломана не шея, а рука. Ее ответ всех удовлетворил. Оставшихся пленных увели, вслед за ними пронесли носилки с изувеченным телохранителем, причем толпа улюлюкала и кричала вслед: «Слабак», «Заяц полудохлый!»
Победителя гладиаторского сражения взяла под свое покровительство Фортуната. Вместо разодранных в сражении рубашки и брюк выдали ему прекрасный халат не хуже, чем у Хиона. По приказанию Фортунаты слуги принесли серебряный таз и омыли раны юноши чистой водой, после чего умастили его тело розовым маслом. Хион смотрел на все проделки жены с поразительным безразличием, и все чаще его взгляд останавливался на Василии, которому все больше нравился и сам пир, и события, которые на нем происходили. Вид же брата стал ему почему-то неприятен, и когда Луций подошел вплотную к его ложу, Василий отвернулся и занялся разговором с мальчиком-слугой, чтобы его не замечать. Так что Луцию пришлось отойти, опустив голову.
8. СВАДЬБА
В завершение пира вновь выбежали мальчики с духами в серебряных тазиках и натерли ими ноги возлежащих, предварительно опутав голени от колена до самой пятки цветочными гирляндами. Остатки духов были вылиты в сосуды с вином и светильники.
Умиротворенный Хион подозвал к себе Василия и повелел ему возлечь на ложе рядом с собой. Тотчас появился увенчанный виноградными лозами отрок, обнося гостей корзиной с виноградом. Затем он запел тонким пронзительным голосом: